Ханс Фаллада - Волк среди волков

— Воровать!

— Возможно, в лес за хворостом.

— Ночью — за хворостом.

— Н-да…

— В таком случае откажемся от водки и сведений и попросту пойдем за ними.

— Да. Постойте минуточку. Пусть они раньше скроются вон за тем бугром.

— Узнать я никого не узнал, — задумчиво сказал Пагель.

— Уже темнеет, где там разобрать лица!

— Вот бы замечательно, с первого раза сцапать шесть человек!..

— Семь, — сказал Штудман. — Трое мужчин и четыре женщины. Ну, пошли!

Но, сделав несколько шагов, Штудман снова остановился.

— Мы действуем необдуманно, Пагель. Предположим, мы их накроем, ведь в лицо мы никого не знаем. Как же нам установить их фамилии? Они могут нам что угодно наврать.

— А пока вы здесь играете в генеральный штаб, они улизнут, — в нетерпении торопил Пагель.

— Ну, а если мы их накроем и они нам скажут, что их зовут Мейер, Шульце, Шмидт, вот тут-то мы и осрамимся. Не забывайте, что хорошая информация — путь к победе.

— Ну так как же тогда?

— Отправляйтесь в деревню и приведите кого-нибудь из старожилов, который всех здесь знает…

— Ковалевского? Приказчика?

— Правильно, Пагель. Он немного мямля. Ему только на пользу пойдет столкновение с его работниками. Будет с ними покруче. Ух, разозлятся же они, когда он станет называть их по фамилиям…

Но Пагель уже давно не слушал педагогические рассуждения бывшего администратора столичного караван-сарая в эпоху инфляции. Легкой рысью он бежал к деревне. Бег доставлял ему удовольствие. Он уже целую вечность не бегал, не занимался спортом со времени службы в Балтийском корпусе. С тех пор он никогда не спешил, — день в ожидании начала игры тянулся долго.

Сейчас он был доволен, что мускулы его работают так хорошо и уверенно. Всеми легкими вдыхал он теплый, чуть влажный, чуть свежий воздух. Он радовался, что у него такая широкая грудь, он дышал не спеша, он дышал глубоко и медленно, хотя и бежал; самый процесс дыхания доставлял радость. Бывало, в конуре у мадам Горшок он чувствовал иногда колотье в легком или в сердце. По обыкновению людей молодых, никогда не болевших сердцем, он вообразил, будто тяжело болен, — слава те господи, это, оказывается, вздор. Он бежит, как Нурми! [7] Нурми Пааво (1897) — знаменитый финский стайер, неоднократный чемпион Олимпийских игр.

"Здоровье в порядке, — с удовлетворением подумал он. — Мускулы еще в форме!"

По деревне он пошел обычным шагом, чтобы не обращать на себя внимания. И все же его исчезновение в доме приказчика привлекло внимание. "Ишь ты, говорили деревенские. — Полчаса не прошло, как он с Зофи попрощался, — и уже опять тут! Только что проходил здесь со стариком, с лысым-то, у которого голова яйцом, а теперь, глядишь, его уже побоку: ну еще бы берлинец да и парень здоровый. Зофи тоже вроде как берлинской барышней стала — кто к сметанке привык, того на сметанку и тянет!"

Но, к сожалению, молодой человек сейчас же вышел обратно, да к тому же только со стариком Ковалевским. К Зофи он, верно, и не заходил, она продолжала распевать у себя в каморке под крышей. Оба поспешно вышли из деревни и межой на проселочную дорогу. Ковалевский держался на полшага позади барина, как хорошо обученная охотничья собака. Когда молодой человек словно снег на голову свалился к ним в чистую горницу да еще в воскресенье вечером и сказал: "Идемте-ка со мной, Ковалевский", старик пошел сейчас же, ни о чем не спрашивая. Бедный человек не спрашивает, а делает что приказано.

Штудман ждал там, где дорога сворачивала в поле.

— Добрый вечер, Ковалевский. Хорошо, что пришли. Пагель рассказал вам в чем дело? Нет? Так… Куда ведет эта дорога?

— К нам, на дальние участки, а затем в лес к старому барину.

— Крестьянские поля тут с нами не граничат?

— Нет, все только наша земля. Участки пятый и седьмой. А по другую сторону четвертый и шестой.

— Так… Если бы четверть часа назад вы встретили здесь шесть-семь человек, идущих молча, с корзинами за спиной, на вид пустыми, — что бы вы подумали, Ковалевский?

— Идущих туда? — ткнул пальцем Ковалевский.

— Да, идущих туда, вот по этой дороге вдоль участков.

— Идущих оттуда? — ткнул пальцем Ковалевский.

— Да, Ковалевский, они, вероятно, шли оттуда, не отсюда, не из деревни.

— Тогда это из Альтлоэ.

— А что им понадобилось у нас на поле в такую темень?

— Н-да, для картошки еще рано. Но там у нас сахарная свекла, может быть, они пошли за ботвой. А там подальше осталась пшеница, которую мы косили в пятницу и в субботу — может быть, они пошли за колосьями.

— Значит, пошли воровать, Ковалевский, так ведь?

— Ботвой с сахарной свеклы они коз кормят, теперь почти у каждого коза. А пшеницу, если ее хорошенько подсушить, можно смолоть на кофейной мельнице, война всему научила.

— Так… Ну, хорошо, идем за ними следом. Ступайте с нами, Ковалевский, или вам это неприятно?

— Со мной, барин, считаться не приходится…

— Вам ничего делать не надо. Вы только толкните меня в бок, если кто-нибудь назовется не своим именем.

— Хорошо, барин.

— Но ведь они озлятся на вас, Ковалевский?

— Это, правда, не наши, но все равно они знают, что я человек подневольный. Это-то они понимают.

— Но вы, Ковалевский, как будто не согласны со мной, что они воры?

— Хоть и коза, а все сердце болит, когда кормить нечем. А когда нет муки ребятишкам суп заправить, и того хуже.

— Помилуйте, Ковалевский! — Штудман решительно остановился. И сейчас же быстро зашагал вперед, во все сгущающуюся тьму. — Где же тут быть порядку, если люди просто берут что им надо? Ведь для имения это разор!

Ковалевский упорно молчал, но Штудман настаивал:

— Так как же, Ковалевский?

— А это разве порядок, вы, барин, меня простите, когда люди работают, а детишки у них голодом сидят?

— А почему они не купят то, что надо? Раз они работают, у них должны быть деньги!

— Так это же не деньги, а бумага. Никто ничего не продаст — кому нужна бумага!

— Ах так, — сказал Штудман и опять остановился, но на этот раз менее решительно. Затем, идя дальше, продолжал: — Все же, Ковалевский, вы сами понимаете, что с имением не управишься, если каждый будет брать что ему нужно. Вы тоже хотите получать жалованье вовремя, а откуда его взять, когда нет доходов? Поверьте мне, господину ротмистру нелегко.

— Старый барин всегда управлялся, он зарабатывал много денег.

— Но, возможно, что ротмистру труднее, ведь он платит тестю за аренду.

— Этого в Альтлоэ не знают!

— Вы хотите сказать, что им до этого дела нет?

— Да, им дела нет.

— Так как же, Ковалевский, по-вашему, они поступают правильно, когда тащат?

— Если негде взять корму для козы… — завел опять свое старик.

— Вздор! Я спрашиваю, по-вашему, они поступают правильно, Ковалевский?