Ханс Фаллада - Волк среди волков

Надзиратели поглядывали на своих подопечных, можно сказать, даже доброжелательно. Ведь этим людям они отдали всю свою жизнь, и, пройдя все ступени отчаяния, ненависти, равнодушия, тюремщики кончили тем, что почти полюбили арестантов. Сейчас они такие опрятные, нарядные в выданной им новой одежде, такие довольные, так весело поют!

— Господин надзиратель, зайца видали?

— Господин надзиратель, столько протопаешь, сразу жрать захочется! Я сегодня за обедом три порции слопаю!

— Господин надзиратель, что сегодня на обед — гусятина?

Дети, как есть дети! Надзиратели знали, с кем имеют дело: это же не убийцы, — осужденных на долгие сроки в отряде вообще не было. Четыре года максимум, большинство осуждено на короткие сроки, да и то все уже отсидели добрую половину своего срока или почти все. Среди них нет никого по мокрому делу, нет китов воровского мира — но, несмотря на это, несмотря на их пение и веселье, они все же арестанты, то есть люди, которых лишили свободы и из которых многие готовы на все или почти на все, только бы снова получить свободу. С доброжелательством поглядывали надзиратели на свою команду, однако ни на минуту не забывали, что им, может быть, придется рисковать собственной жизнью, только бы не допустить арестантов до желанной свободы.

Красавица скажет: "Останься, друг,

Мы, право же, славная пара!"

— Я утек из тюрьмы, не удержишь и ты,

Мы — чертовой рати гусары!

— пели они.

— Идут! Идут! — крикнула Аманда Бакс в прачечной замка и так швырнула деревянный половник в горох с салом, что брызги полетели. — Пойдем, Зофи, поглядим. Из чулана для угля видна рабочая казарма.

— Не пойму, что тебя так разбирает! — холодно ответила Зофи. Подумаешь, арестанты — да я ради них шага лишнего не сделаю! Еще наплачемся, как будем им еду отпускать. Ведь это же преступник на преступнике!

Но все же она пошла вслед за Амандой и, чаще задышав, вместе с ней прильнула к маленькому оконцу в чулане для угля. Она видела колонну, слышала пение; она глядела, глядела, и не находила его в двигавшейся толпе, и думала: "А что, если его нет? Что, если его не отправили вместе с остальными?"

— Чего ты так вздыхаешь, Зофи? — удивленно спросила Аманда.

— Я вздыхаю? Вовсе я не вздыхаю! Чего ради мне вздыхать?

— Я тоже так думаю, — сказала Аманда довольно язвительно и снова прильнула к окну. Они еще не успели подружиться, так как до сих пор не было выяснено — которая кухарка, а которая помощница кухарки.

Позади колонны арестантов ехали две телеги из имения с поклажей: одеялами и мисками, оловянными ложками и аптечкой, кувшинами, ведрами, лопатами, кирками… А между телегами и колонной шагал один как перст старший надзиратель Марофке, человек роста, правда, небольшого, но персона важная, старший начальник уборочной команды N_5, откомандированной из Мейенбургской тюрьмы в Нейлоэ — неограниченный повелитель над пятьюдесятью заключенными и четырьмя надзирателями. У него были субтильные короткие ножки, зато они были всунуты в хорошо отглаженные серые брюки. Штиблеты на нем — только на нем одном — были начищены почти до блеска: перед вступлением в Нейлоэ он приказал одному из заключенных навести на них «глянец» в придорожной канаве. У господина Марофке большой колышущийся при каждом шаге живот, зато он облачен в синий мундир и опоясан ремнем, на котором висит сабля. Лицо же у господина Марофке, несмотря на его пятьдесят лет, нежное, как у девушки, белое и розовое. Зато при малейшем волнении оно багровеет. Топорщащиеся, как у кота, красновато-рыжие усы, глаза — бледно-голубые, голос визгливый и резкий. Но, несмотря на резкость и крикливость, господин старший надзиратель Марофке воплощенное добродушие — до тех пор, пока не усомнятся в его власти. Когда же это случается, он сразу становится злым, мрачным, мстительным, как пантера.

— Стой! — взвизгнул он.

Арестанты остановились.

— Налево кругом!

Они повернулись "налево кругом", по правде говоря, без особой военной выправки, ибо в 1923 году большинству людей все военное было ненавистно. Теперь они стояли спиной к казарме, а лицом к флигелю и усадьбе…

Пагель подошел к маленькому властелину.

— Если не ошибаюсь, вы господин старший надзиратель Марофке? Начальник тюрьмы нам писал. Меня зовут Пагель, я здесь так, вроде практиканта. Разрешите представить вас помещику, будьте любезны, вон он там стоит…

Под крайними деревьями, отпрысками парковых насаждений, у флигеля для служащих стоял ротмистр с семьей и господином Штудманом.

Напыжась от важности, словно плывя по воздуху, словно с каждым шагом отталкиваясь от низменной земли, направился старший надзиратель Марофке к ротмистру. Он щелкнул каблуками, приложил руку к козырьку и отрапортовал:

— Имею честь доложить, господин ротмистр, старший надзиратель Марофке с двумя надзирателями и двумя помощниками надзирателей, а также с пятьюдесятью арестантами, составляющими уборочную команду номер пять, прибыли в ваше распоряжение!

— Благодарю вас, старший надзиратель, — милостиво сказал ротмистр. Он с любопытством разглядывал пыжившегося пузана. — В армии служили?

— Так точно, господин ротмистр. В тридцать втором обозе.

— Так, так, в обозе! Ну конечно. Сразу видно. — В глазах старшего надзирателя сверкнул опасный огонек. — На фронте были?

— Никак нет, господин ротмистр. Болел…

— Насморком? Так я и знал! Ну, размещайте людей. Обед, должно быть, готов. Господин Пагель, вы обо всем позаботитесь? И чтобы работа у меня кипела, старший надзиратель, я не желаю платить такие деньги даром! Можете идти, старший надзиратель!

Весь багровый вернулся Марофке к своей команде.

Господин фон Штудман и фрау фон Праквиц переглянулись: так они и ждали. Она в отчаянии пожала плечами, Штудман успокаивающе прошептал:

— Постараюсь как-нибудь уладить, сударыня.

— Все уладить даже вам не под силу, — тихо ответила фрау фон Праквиц, и слезы навернулись ей на глаза.

— Почему у вас такие похоронные лица? — с удивлением спросил ротмистр, оглянувшись. — Ну и потешный же этот надзиратель. Воображает о себе бог весть что. Сразу видно тыловую крысу. Но я его, голубчика, вымуштрую, узнает, что такое служба. Идем, идем, Вайо. Приятного аппетита, Штудман! Надо и мне перекусить — правда, сегодня утром ты постарался испортить мне аппетит… Ну, приятного аппетита!

— Почему вам он говорит «господин», а мне просто "старший надзиратель", как это понимать?! — запальчиво спрашивал Пагеля надзиратель Марофке. — Мы здесь не в казарме, он мне не начальник.

Они сидели в комнатке, отведенной старшему надзирателю. Рядом за стеной шумели заключенные, хохотали, ругались, пели, приколачивали карточки своих симпатий и фотографии кинозвезд, на которые уже давно любовались только тайком, насвистывали, устраивали себе постели и уже стучали жестяной обеденной посудой…