Ханс Фаллада - Волк среди волков

— Жрать хотим! — крикнул кто-то.

— Разрешите предложить сигарету? — спросил Пагель и протянул через непокрытый стол портсигар. Но господин Марофке поблагодарил и отказался.

— Надо бы вам сюда на стол красивую скатерку, — сказал Пагель, оглядывая комнату, — и вообще кое-что добавить: зеркало, картины, приличную пепельницу. Эх, девушкам бы словечко шепнуть, ну, да вы и сами не промах. Верно, вы всегда пользовались бешеным успехом у девушек, господин старший надзиратель?

Но обида засела слишком глубоко.

— Когда начальник тюрьмы говорит мне «надзиратель», это правильно. Но он — он на это никакого права не имеет! Тогда и я могу сказать «ротмистр». Воображаю, какую бы он скорчил физиономию!

— Жрать хотим! — крикнули уже двое. Ложки забарабанили в такт по мискам.

— С нашим хозяином просто и смех и грех, — задумчиво сказал Пагель. Какой-нибудь час тому назад он выгнал меня вон! Да, да, господин старший надзиратель, выгнал в два счета за то, что я засмеялся при исполнении служебных обязанностей. Я вам не вру, честное слово! А потом ему, видно, стало меня жалко; должно быть, потому что и сам я невелика птица и ничего у меня за душой нет, он меня и оставил. Но все еще злится и величает меня «господином». Когда он в хорошем настроении, он говорит просто «Пагель» или «щенок».

Пагель сидел с глупым видом, опершись на стол, искусно пуская за разговором кольца дыма и не смотря на своего собеседника.

Тот недоверчиво покосился на него.

— А зачем он пристал ко мне с насморком! Когда у меня двусторонняя паховая грыжа! Не все такие счастливчики, чтобы из-за ранения в тыл попасть!

— Э-э-эх! — презрительно протянул Пагель. — У него и раны не в чести. Для него что рана, что насморк — все одно. Это у него так, вроде поговорки. Ну, черт с ним!

— Жрать хотим! — все громче кричали за стеной.

— Что же тогда у ротмистра в чести? — с любопытством спросил старший надзиратель. — Никогда я не слыхал, чтобы раны равняли с насморком. А если тебе ногу отнимут? Что он тогда скажет?

— Тоже скажет «насморк». Ну, черт с ним. Не стоит над этим голову ломать. Господин старший надзиратель, у меня к вам большая просьба…

— ???

— Жрать хотим!!!

— Когда пойдете с заключенными за едой, там на кухне две девушки. Одна мне приглянулась, так уж будьте другом, не становитесь мне поперек дороги! Другая тоже очень смазливенькая…

— Эх, молодежь! — сказал старший надзиратель Марофке, на этот раз весьма польщенный. — Решено и подписано! Будь покоен!

— Большое спасибо, господин старший надзиратель! — в смущении произнес Пагель.

— Да, молодой человек, когда я был в вашем возрасте!.. Не понимаю, что с вами, молодежью, сделалось! Чтобы я в вашем возрасте да просил пожилого мужчину!.. Ну ладно, решено и подписано, ладно, нечего стыдиться. Я и за надзирателями пригляжу, двое-то у нас холостые, вы мне только мигните, которая ваша. За едой я, само собой разумеется, большей частью сам ходить буду.

— Жрать хотим! Жрать хотим!

— Да, уже пора. Скажите мне быстро, что с вашим хозяином такое. Ты не рассердишься, если я иной раз «ты» скажу? Это я от души. При других я, разумеется, воздержусь.

— Очень благодарен, господин старший надзиратель, почту за честь! А хозяин наш — только пообещайте, что вы ни за что на свете не проговоритесь…

— Чтоб я да проговорился? Нет, я зря не болтаю. Я ведь на казенной службе — от меня даже прокурор ничего не узнает.

— Ну хорошо — только между нами: хозяина засыпало. Его замертво вытащили из блиндажа. С тех пор…

— Это по нему сразу видно! На нем как печаль стоит: выходец с того света.

— С тех пор для него только «засыпанные» в счет идут. Другое, что ни возьми, все у него «насморк»!

— Значит, у хозяина твоего не все дома? Ладно, не бойся, я тебя не подведу…

— Здравствуйте, господа, — сказал, входя, Штудман. — Все в порядке? Ну как, господин старший надзиратель, довольны? Помещение достаточно надежное? Думаю, ни один не сбежит. Простите, меня зовут фон Штудман, я здесь нечто вроде коммерческого директора. Если вам что понадобится, все равно что бы это ни было, если едой будете недовольны, всегда откровенно говорите мне. К ротмистру с такими делами обращаться не стоит…

Старший надзиратель бросил понимающий взгляд на Пагеля.

— Слушаюсь, нельзя ли попросить скатерку на стол и пепельницу?

— Пожалуйста, все будет, — любезно сказал Штудман. — Мы хотим, чтобы вы себя здесь хорошо чувствовали. Пагель, ступайте обедать, все уже не столе. Я отправляюсь с господином старшим надзирателем…

Пагель полным грусти взглядом посмотрел на Марофке, который успокоительно кивнул ему головой.

— Слушаюсь, господин фон Штудман, — сказал он и исчез.

— Коллега Сименс! — визгливым голосом крикнул в сени старший надзиратель. — Отрядите четырех человек за едой. Выберите людей пожилых, женатых, говорят, на кухне хорошенькие девушки.

В казарме поднялся шум, гам, галдеж.

— Кто это вам про хорошеньких девушек рассказал? — удивился Штудман. Уж не Пагель ли?

— Тюремному надзирателю полагается все такое тут же разузнать, — гордо ухмыльнулся Марофке. — С моими ребятами ухо надо востро держать — народ продувной!

— Вы еще не сказали мне, откуда у вас такие сведения, господин старший надзиратель, — сухо сказал Штудман. — Все-таки от Пагеля?

— Ну да, — покровительственно протянул Марофке, — мальчишка, кажется, влюблен. Между нами, строго конфиденциально: он просил меня проследить за его симпатией, чтобы чего не вышло, понимаете…

— Так, так, Пагель, — сказал очень удивленный Штудман. — Которая же из двух: Аманда или Зофи? Конечно, Зофи, так ведь?

— Этого я еще не знаю. Он хотел показать мне ее, когда мы пойдем за едой, но вы помешали.

— Глубоко сожалею! — рассмеялся Штудман. — Ну, это дело поправимое…

В раздумье пошел Штудман следом за Марофке. В раздумье слушал он несколько возбужденный спор о том, почему отрядили за едой только троих пожилых женатых людей, а четвертым послали молодого, с неприятно гладким, красивым лицом, с лживыми глазами и чересчур выдвинутым подбородком.

— Либшнера не желаю! — кричал господин Марофке. — Я сказал людей пожилых, причем же тут Либшнер! Он вообще примазался. Тебе не место в моей команде, твое место в камере, сиди там и плети рогожи. Говоришь, Бранд пузырь на ногах натер, не может идти за едой? У меня тоже пузырь, да к тому же в животе, а вот иду же! — Одобрительный громовой хохот. — Если еще раз увижу, что ты пристроился за едой идти, ты у меня в тот же день прямой дорогой обратно в каталажку отправишься, понял?! Эй, Вендт, берись ты за котел! Марш!

В раздумье слушал этот разговор Штудман. Но слушал он невнимательно, одним ухом. Бывший обер-лейтенант думал о Пагеле. Пагель интересовал его. Штудман принадлежал к людям, которые вечно о чем-то думают и размышляют только не о себе. Что о себе думать… Он делает то, что полагается делать, иначе и быть не может, он абсолютно неинтересный человек. А вот Пагель, например, чрезвычайно интересный. Обер-лейтенант внимательно наблюдал за ним, юноша работает честно, с усердием. Всегда в ровном, хорошем настроении, не обидчив, удивительно быстро освоился с незнакомой сельскохозяйственной работой. Никаким делом не брезгует. Был игроком, но сейчас не видно, чтобы скучал здесь и томился. К спиртным напиткам склонности нет, а то, что он слишком много курит — так это болезнь века, и Штудман тоже страдал ею. Все то и дело закуривают, дымят, бросают и тут же опять закуривают.