Ханс Фаллада - Волк среди волков

Лейтенанта в дрожь бросает от того, что этот человек говорит о его "бывших соратниках", но он берет быка за рога, он упрямо заявляет:

— Я сказал, что жизнью отвечаю за склад. Если он в самом деле провалился, я сделаю как обещал.

— Дорогой мой, — улыбается толстяк, снова кладя ему руку на плечо, но уже спокойно, и все же лейтенант дрожит. — Дорогой мой, вам уж не на что надеяться, так или иначе вам капут. Вы играли комедию, вы лгали… Нет, дружок, вам — крышка…

Он смотрит на лейтенанта своим ледяным взглядом. Лейтенант шевелит белыми тонкими губами, но не может произнести ни слова.

— Нет, — повторяет толстяк, снимая руку. — Не о вас речь, о других. Мы хотим знать…

— Но ведь вы знаете все, — с трудом выговаривает лейтенант, — вы говорите, что Мейер сидел в автомобиле — значит, вам известен предатель!

— Есть какое-то связующее звено между вами и предателем, мы должны знать, кто это.

— Я не предатель! — кричит лейтенант.

— Разве я это сказал? — равнодушно спрашивает толстяк. — Думаете, будь вы предатель, я бы вас выпустил из квартиры Рихтера? Будь вы предатель, я пошел бы сюда за вами? Нет, вы просто мальчишка, ветрогон, но какой-то остаток чести у вас еще есть… Хотя это, должно быть, совсем особая честь — ведь вы же честью клялись, что склад цел и невредим, а знали уже, что он провалился.

— Я этого не знал, — с отчаянием говорит лейтенант.

— Вы трус и глупец. И слишком много занимаетесь своей особой. Не так уж важно, будете ли вы жить. Ну, наберитесь духу и скажите мне все, что знаете.

Он останавливается, он обращает на лейтенанта свой ледяной взгляд.

Лейтенант как будто задумывается, затем говорит:

— Подождите минутку, я зайду сюда.

Он входит в кабачок, возле которого они как раз остановились. Но толстяк не ждет, он идет за ним, он слышит слова лейтенанта:

— Послушайте-ка, хозяин, вот ваша куртка, она уже мне не нужна. Верните мне мое тряпье.

— Но ведь это не так спешно, господин лейтенант, как же вы пойдете в такой грязной куртке. Подождите, моя жена ее немножко почистит…

— Верните мне мое тряпье, — настаивает лейтенант.

И, переодеваясь, тихонько шепчет:

— Я бы на вашем месте не позволил сыну надеть ее завтра. Нет.

В глазах хозяина тупое удивление.

— Прощайте и спасибо, хозяин, — говорит лейтенант, выходя из трактира.

— Вечно комедия, — с неудовольствием говорит толстяк. — О куртке вы могли бы сейчас не хлопотать. Надо думать, что вы за свою жизнь не одну только куртку сгубили. Но каждому охота порисоваться, хотя бы и перед самим собой. Я еще не видел ни одного убийцы, который сказал бы, что он убил ради денег. У всех есть какой-нибудь благовидный предлог.

— Послушайте, — кричит лейтенант, — если уж вы бегаете за мной, заткните хоть глотку! Или…

— Или что? — угрожает толстяк, кладя руку на плечо лейтенанта и сжимая его. Он сжимает все сильнее и сильнее, вот-вот раздавит мускулы, вот-вот порвет жилы. Лейтенант стискивает зубы, чтобы не крикнуть.

— Я знаю, у вас в кармане брюк револьвер. А ну, попробуйте-ка вытащить его, если я этого не захочу.

Нет, лейтенант и не пытается, эта мертвая хватка убила в нем даже боевой задор, никогда его не покидавший.

Толстяк выпускает его руку, он равнодушно замечает:

— Между прочим, я не бегаю за вами, а веду вас.

— А куда вы меня ведете?

— В "Золотой шлем". Я принимаю ваше предложение. Мы расспросим господина фон Праквица и его дочь насчет склада оружия. В особенности его дочь!

— Нет! — восклицает лейтенант, останавливаясь.

— Почему же нет? — спрашивает толстяк. — Ведь это же ваше предложение, господин лейтенант.

— Я не хочу стоять как подсудимый именно перед этими людьми.

— Которых вы знаете только в лицо. — Толстяк смеется. — Вас очень волнует, молодой человек, эта мысль — пойти со мной к фройляйн фон Праквиц.

— Черт бы ее побрал, вашу фройляйн фон Праквиц! — кричит лейтенант.

— Правильно! — смеется толстяк. — Именно так я и предполагал, лейтенант. У вас какая-то особая ненависть к фройляйн — почему это?

— Я совершенно к ней равнодушен.

— Даже сейчас, когда вы за собой следите, вы не можете говорить о ней без гримасы отвращения. Стало быть, как же, лейтенант: "Золотой шлем" или тихая исповедь?

— "Золотой шлем", — говорит лейтенант решительно.

Они, конечно, давно уехали, не будут же они торчать там до сих пор, уже два-три часа прошло… После той сцены! Она сбежала оттуда, ей надо спасать свою репутацию — но если она даже не сбежала, лейтенант не позволит этому толстому сыщику привести себя на веревочке к отцу и дочери.

Уж он найдет случай удрать, он не позволит отнять у себя последнее: месть, которую выбрал. Он не хочет быть судимым, он хочет судить ее!

За что-нибудь да цепляется человек, прежде чем умереть, в особенности если он еще молод. Прежде чем расстаться с этим миром, он хотел бы знать, что не будет бесследно стерт с грифельной доски бытия. У лейтенанта не было детей, он никому не оставлял наследства, ему некому было писать прощальное письмо. Он погаснет, будто никогда не проходил по этой земле. У него, живого среди живых, уже отняты честь и жизненная цель, достоинство и мужество.

Но!..

Прекрасно ты, повремени! Все еще так прекрасно. Перед тобой белое, точно исходящее любовью лицо, которое ты никогда не любил, теперь ты можешь его ненавидеть. За этим лбом лежит мозг, в котором ты запечатлеешь себя навсегда, пока он будет мыслить. В этой груди бьется сердце, которое будет трепетать от страха при мысли о тебе — еще через тридцать лет, когда от тебя ничего уже не останется на этой планете. Слабое подобие вечности в той, которая еще блуждает в свете дня; следы прошлого в той, которая переживет умершего!

На этот раз оба идут молча, рядом; лейтенант, засунув руки в карманы, с мстительной улыбкой на губах; толстяк — с настороженным холодным взглядом ищейки, почуявшей след.

Но толстяку на этот раз не повезло. Кельнер, бросив подозрительный, почти злой взгляд на лейтенанта, сообщает, что господин фон Праквиц ушел, а фройляйн заболела. Нет, нет, видеть ее невозможно. Врач уже был, фройляйн лежит без памяти…

Кельнер отворачивается, он даже не спрашивает, не угодно ли чего господам. Он не считает нужным пригласить их остаться, он возвращается к своей работе.

— Ну, а теперь? — спрашивает лейтенант со слабой насмешкой.

— Вы спрашиваете слишком насмешливо, — чуть-чуть раздраженно отвечает другой. — Вы этим выдаете, как вы рады, что разговор не состоялся. Ну, мы просто подождем здесь господина фон Праквица. Кельнер, кружку светлого!

Но лейтенант не хочет ждать ротмистра. Он придумал план.

— Послушайте, — говорит он. — У меня еще есть в кармане немного денег, которые принадлежат мне. Я хотел бы подарить их одной девушке. Мы сходим туда быстро. Это не займет и получаса.