Ханс Фаллада - Волк среди волков

— Горничной полковника? Об этом надо было позаботиться раньше. Что она вам, кстати, рассказала?.. Кельнер, кружку светлого пива!

— Решительно ничего! — с готовностью отвечает лейтенант. — Она была в бешенстве: я, мол, являюсь только тогда, когда хочу что-нибудь выведать. Мы — дерьмо, и путч наш тоже дерьмо. Что-то в этом роде она сказала. Нет, я имею в виду другую девушку в Новом городе.

— Дерьмо — это возможно, — говорит толстяк. — Это — не ее слова, это ей напели, вот почему она и взбесилась. Такие женщины всегда злятся на своего милого, если какой-нибудь идиот плохо о нем отзывается. Что же это, кельнер не хочет давать мне пива? Кельнер, кружку светлого!

— Бросьте ваше пиво! — просит лейтенант. — Пустите меня к девушке. Это не займет и получаса, мы еще застанем господина фон Праквица.

Кельнер ставит кружку пива.

— Двадцать миллионов! — сердито бросает он.

— Двадцать миллионов? — возмущенно спрашивает толстяк. Что это за особое пиво?! Везде оно стоит тринадцать миллионов!

— С нынешнего утра. Сегодня курс доллара двести сорок два миллиона.

— Так, — недовольно ворчит толстяк и платит. — Знал бы я, так не заказывал бы. Двести сорок два миллиона! Вы видите, какой толк давать вашей зазнобе деньги, мало ей будет радости. Все это комедия.

— Там еще письма у меня остались. Я хотел бы их забрать.

— Письма! Что еще за письма? Вы просто хотите удрать.

— Ну хорошо, останемся. Тогда разопьем за мой счет бутылку вина. Кельнер!..

— Стойте! — говорит толстяк. — Где это?

— Что?

— Где живет девушка?

— В Новом городе, на крепостном бульваре. Каких-нибудь двадцать минут.

— А раньше вы говорили, что за полчаса обернемся. Что это за письма? Любовные?

— Я буду держать свои любовные письма у девчонки? Да что вы!

— Ну так пошли, — сказал толстяк, опорожнил кружку и встал. — Но говорю вам, если вы начнете строить штуки, как тогда у казармы…

— Вы и это видели?

— Я вас не в грудь ударю, я вас хвачу в живот, да так, что вы никогда уже не будете ходить прямо.

Что-то загорается в ледяном взгляде, с угрозой смотрит толстяк на лейтенанта. Но на этот раз — никакого действия, лейтенант только улыбается.

— Я больше никаких штук строить не буду, — говорит он успокоительно. И, кроме того, мне как будто недолго уж ходить прямо, а? Угрожать такому, как я, пожалуй, нет смысла, не так ли?

Толстяк пожимает плечами, но молчит, и оба молча идут рядом, по мокрым от дождя, пустынным улицам города.

Лейтенант соображает, как бы ему избавиться от своего мучителя, ведь никакой девушки нет, никаких писем в Новом городе нет. Но ему показалось, что на улице легче будет удрать, как-нибудь сбыть с рук своего соглядатая и сделать то, что необходимо, без новых унижений, без мучительного надзора. (Только хватит ли у меня мужества — для этого?!)

Да, не так-то легко будет обмануть этого сторожевого пса.

Хотя толстяк, по-видимому, с полным безразличием плетется рядом с ним, лейтенант хорошо знает, что означает эта рука, засунутая в карман брюк. Он знает, почему его спутник держится так близко, что при каждом шаге касается плечом его плеча. Сделай лейтенант малейшее неожиданное движение, и рука толстяка, с ее неумолимой хваткой, настигнет его, обессилит, отнимет последнее мужество. Или же — вот здесь, в самом центре города, разок-другой щелкнет револьвер, и потом в газетах будут писать, который раз, об "убийстве по приговору фемы".

"Нет, только не так!" — думает взбудораженный лейтенант, пытаясь вспомнить расположение всех трактиров на их пути — нет ли где-нибудь возможности убежать из уборной через двор. Но ему трудно сосредоточиться на этой мысли: как ни напрягает лейтенант свой мозг, он отказывается служить…

Вновь и вновь встает перед ним образ Виолеты фон Праквиц. Она лежит без сознания, сказал кельнер. Злобная радость обжигает лейтенанта: "Уже и сейчас лежишь без памяти, а я только чуть-чуть пригрозил тебе. Еще увидишь, как сладка тебе покажется жизнь, когда я выполню свою угрозу… Да, надо думать о трактирах. Сейчас мы пройдем мимо «Метеора».

Ах, лейтенант, лейтенант, он точно опьянен этой девушкой! Теперь, на пороге смерти, этот беспутный малый обрел содержание в жизни; человек, у которого были сотни интрижек, который никогда не любил, открывает ненависть — чувство, для которого стоит жить! Он старается представить себе, как это будет, когда она увидит его. Ему кажется, что в его ушах звенит ее крик. Она придет, иначе и быть не может. Он слишком этого жаждет. "Желания умирающих сбываются", — думает он, вздрагивая.

— Что случилось?! — спрашивает толстяк, зорко следящий за ним.

"Желания умирающих сбываются", — повторяет про себя лейтенант, охваченный радостью. Вслух он говорит:

— Вот господин фон Праквиц! — И злобно: — Вы хотели с ним побеседовать! Прошу вас!

Путь в Новый город шел мимо древних, давно срытых укреплений. Отцы города превратили вал и ров в место прогулки для горожан. Там, где теперь очутились лейтенант и толстяк, находится крепостной ров, круто поднимаются справа и слева валы, обсаженные деревьями и кустами. Оба повернули за угол, перед ними открывается часть дороги, одинокое, пустынное место.

У края дороги — мокрая от дождя скамья. На скамье сидит, скрючившись, ротмистр фон Праквиц. Да, он сидит здесь, но он спит, его голова низко свешивается на грудь, его сон — беспамятство пьяного, храпящего человека. Время от времени, когда дыхание становится слишком трудным, его голова дергается, поднимается, но снова медленно, толчками опускается на плечо и с плеча на грудь…

Жалкое зрелище, постыдное зрелище являет собой господин фон Праквиц, оба наблюдателя с минуту стоят тихо, без слов. Не случайно попал ротмистр в этот одинокий уголок, разыскивая свой автомобиль, — его сюда затащили, его здесь ограбили!

— Точно коршуны! — в бешенстве восклицает толстяк. — Эта сволочь всегда чует добычу еще быстрее, чем мы.

И он бросает подозрительный взгляд на верхушку вала.

Но ни один сучок не треснул в кустах. Ни один камешек, задетый проворной ногой, не упал вдоль склона. Они давно улепетнули со своей добычей, эти коршуны. Ограбленный, раздетый до белья, комически жалкая фигура, ротмистр Иоахим фон Праквиц-Нейлоэ спит под моросящим дождем сном пьяного. Слишком слабый, слишком слабый человек: о препятствия, о преграды, которые закаляют силу крепкого, он разбивается, он ищет убежища в нирване, в грязном оглушающем хмеле, но каково будет пробуждение?

— Вы хотели побеседовать с этим господином? — еще раз насмешливо спрашивает лейтенант. И в душе ликует: "Желания умирающего сбываются! Как же ты-то будешь обесчещена, если уже твой отец вот до чего докатился".

— Ну и свинство! — злится толстяк, не спуская глаз с лейтенанта.