Ги Мопассан - Иветта

Откровенно говоря, сама девушка, Иветта, приводит меня в полное недоумение. Это загадка какая-то. Либо она чудовище коварства и порочности, какое мне еще не довелось встретить, либо самый удивительный в мире феномен невинности. Живя в такой гнусной среде, она полна невозмутимого, торжествующего спокойствия и великолепна своей безнравственностью или наивностью.

Кто она — чудесный ли отпрыск авантюристки, пышный цветок, вскормленный гнильем и пробившийся из этой навозной кучи, или же дочь человека голубой крови, большого таланта, большого вельможи, принца или короля, случайно, на одну ночь, попавшего в постель к ее матери? Кто же она наконец, что она думает? Впрочем, увидишь сам.

Саваль рассмеялся и сказал:

— Ты в нее влюблен — Нет. Я домогаюсь ее, а это совсем другое дело. Кстати, я представлю тебе самых серьезных моих соперников. Но у меня есть определенный шанс. Перевес на моей стороне, мне выказывают некоторое благоволение.

— Ты влюблен, — повторил Саваль. — Нет. Она волнует, соблазняет, смущает меня, притягивает и отпугивает. Я боюсь ее, как ловушки, и хочу ее, как хочешь шербета, когда томит жажда. Я поддаюсь ее обаянию, но подхожу к ней с опаской, словно к человеку, который слывет ловким вором. Когда я подле нее, во мне говорит безрассудное влечение к ее возможной чистоте и вполне благоразумная осторожность перед ее испорченностью, столь же вероятной. Я чувствую в ней существо не обычное, не согласное с законом природы, пленительное или отталкивающее — сам не знаю.

Саваль произнес в третий раз:

— Уверяю тебя, ты влюблен. Ты говоришь о ней с вдохновением поэта и лиризмом трубадура. Да загляни ты в себя, попытай свое сердце и признайся.

Сервиньи молча прошел несколько шагов, потом заговорил снова:

— Возможно, в конце концов. Уж очень она меня занимает. Может быть, я и влюблен, слишком много я думаю о ней. Думаю, когда засыпаю и когда просыпаюсь, а это серьезный признак… Ее образ следует за мной, преследует меня, постоянно сопутствует мне, он вечно передо мной, вокруг меня, во мне. Неужто это физическое наваждение и есть любовь? Лицо ее так запечатлелось в моей памяти, что едва я закрою глаза, как вижу ее. Я не отрицаю, у меня сильнее бьется сердце, стоит мне встретиться с ней. Должно быть, я люблю ее, но как-то странно. Я страстно желаю ее, однако мысль жениться на ней показалась бы мне безумием, дикой нелепостью. Я и боюсь ее, как боится птица кружащего над ней ястреба. И ревную ее тоже, ревную ко всему, что скрыто от меня в этом непостижимом женском сердце. И постоянно задаю себе вопрос: кто она — прелестная девочка или чудовищная обманщица? От ее речей шарахнулся бы целый полк, — но ведь и попугай повторяет что попало. Она бывает так безрассудна и бесстыдна, что веришь в ее незапятнанную чистоту, а бывает и так не правдоподобно наивна, что сомневаешься, была ли она когда-нибудь целомудренна. Она дразнит, возбуждает меня, как куртизанка, но при этом блюдет себя, как девственница. Она, по-видимому, любит меня, но при этом смеется надо мной; она ведет себя на людях, как моя любовница, а наедине обращается со мной, словно с братом или с лакеем.

Иногда мне кажется, что у нее не меньше любовников, чем у ее матери. Иногда мне представляется, что она ничего не знает о жизни, понимаешь ты ничего!

Между прочим, она рьяная любительница чтения. Пока что я поставляю ей романы. Она называет меня своим библиотекарем.

По моему поручению Современная книга еженедельно посылает ей все новинки, и, кажется, она читает все подряд.

Какой же винегрет должен получиться у нее в голове!

Возможно, что эта литературная каша отчасти и послужила причиной ее экстравагантных манер. Когда смотришь на жизнь сквозь призму пятнадцати тысяч романов, то, наверно, видишь ее в странном свете и создаешь себе обо всем довольно дикое представление.

Ну, а я… я жду… С одной стороны, бесспорно, что ни одной женщиной я не был так увлечен, как ею.

Но столь же бесспорно, что я на ней не женюсь.

Итак, если у нее были любовники, я увеличу их число. Если их не было, я возьму первый билет, как на конке.

Положение ясное. Она безусловно не выйдет замуж. Ну кто женится на дочери маркизы Обарди, вернее, Октавии Барден? Никто. И причин тому множество. Где найти ей мужа? В свете? Невозможно. Дом ее матери публичный дом, где дочь — приманка для клиентов. При таких условиях не женятся.

В буржуазном кругу? Еще менее вероятно. К тому же не в правилах маркизы совершать невыгодные сделки: она отдаст Иветту навсегда лишь человеку с высоким положением, а такого ей не раздобыть.

Тогда среди простонародья? Совсем невероятно. Значит, выхода нет. Девица эта не принадлежит ни к свету, ни к буржуазии, ни к народу, и она не может посредством брака войти в определенный класс общества.

Дочь такой матери по своему рождению, воспитанию, наследственности, манерам и привычкам обречена золотой проституции.

От этого ей не уйти, разве только в монастырь, что маловероятно при ее манерах и вкусах. Значит, ей доступна лишь одна профессия: любовь. И к этому ремеслу она придет, если уже не занимается им. Ей не избежать своей судьбы. Из девушки она станет попросту девкой, и я не прочь способствовать этому превращению.

Я выжидаю. В поклонниках недостатка нет. Ты увидишь среди них и француза — господина де Бельвиня, и русского, именуемого князем Краваловым, и итальянца — шевалье Вальреали; все они откровенно выставили свои кандидатуры и действуют соответствующим образом. Кроме того, вокруг нее рыщет много охотников помельче.

Маркиза выжидает. Но, по-моему, у нее виды на меня Она знает, что я очень богат, и считает, что я надежнее других.

Салон ее — любопытнейшая из выставок такого сорта Там попадаются даже вполне порядочные люди, вроде нас с тобой, ведь мы же идем туда, и мы не исключение. Что касается женщин, то маркиза отыскала, или, вернее, отобрала, все самое лучшее из своры потрошительниц карманов. Кто знает, где она их откопала? Их мир обособлен и от настоящих потаскушек и от богемы, обособлен от всего Кроме того, ей пришла гениальная идея приглашать тех авантюристок, у которых есть дети, преимущественно дочери. Таким образом, простак может вообразить себя в обществе добродетельных женщин!

Они дошли до авеню Елисейских полей Легкий ветерок чуть пробегал по листве и порой касался лица, точно нежное дуновение огромного опахала, которое колыхалось где-то в поднебесье. Безмолвные тени скользили под деревьями, другие темным пятном выделялись на скамьях. И тени эти шептались между собой, словно поверяли важные или постыдные тайны.

Сервиньи продолжал:

— Ты даже вообразить не можешь, какой подбор невероятных титулов встречаешь в этом притоне. Кстати, имей в виду, что я представляю тебя как графа Саваля; просто Саваль был бы принят неважно, очень неважно Саваль возмутился: