Джон Фанте - Дорога на Лос-Анжелес

– Тебе работа нужна? – спросил Коротышка.

– Да. В данных обстоятельствах.

– Запомни: работа тяжелая, и к тому же никаких поблажек от меня не жди. Если б не твой дядя, я б тебя и брать не стал, но это – все, на что я согласился. Вы, американцы, мне не нравитесь. Вы лодыри. Когда устаете – бросаете. И слишком много валяете дурака.

– Совершенно с вами согласен, мистер Нэйлор. Согласен с вами целиком и полностью. Леность, если мне будет позволено бросить реплику, леность – выдающаяся характеристика американской сцены. Вы следите за ходом моей мысли?

– Не нужно называть меня мистером. Зови меня Коротышкой. Меня так зовут.

– Разумеется, сэр! Всенепременнейше, конечно же! И, Коротышка, я бы сказал, – какое колоритное прозвище, типичный американизм. Мы, писатели, постоянно с ним сталкиваемся.

Этой реплике не удалось ни ублажить его, ни впечатлить. Губа его скривилась. Девица за столом что-то бормотала.

– И сэром меня не называй, – сказал Коротышка. – Не люблю я этой церемонной чуши.

– Забери его отсюда, – проговорила девица.

Но меня замечания такой каракатицы не волновали ни в малейшей степени. Они меня развлекали. Ну и рожа! Чересчур забавная, чтоб описать словами. Я рассмеялся и похлопал Коротышку по спине. Я и сам небольшого роста, но просто нависал над этим малявкой. Я чувствовал себя великолепно – будто великан.

– Весьма забавно, Коротышка. Мне нравится ваше урожденное чувство юмора. Весьма забавно. В самом деле, весьма и весьма забавно. – И я снова рассмеялся. – Очень забавно. Хо-хо-хо. Очень и очень забавно.

– Не вижу ничего смешного, – произнес он.

– Но это же смешно. Если вы следуете за ходом моих мыслей.

– К черту. Следовать за мной сейчас будешь ты.

– О, я и так следую за вами. Следую-следую.

– Нет, – сказал он. – Я имею в виду, что ты сейчас пойдешь за мной. Я поставлю тебя в этикеточную бригаду.

Когда мы выходили в заднюю дверь, девица обернулась посмотреть.

– И держись отсюда подальше! – бросила она мне вслед. Но я не обратил совершенно никакого внимания. Уж очень она страшна.

Мы вошли в консервную фабрику. Строение из гофрированного железа изнутри напоминало темное жаркое подземелье. С балок капало. Повсюду вздувались глыбы пара, белого и бурого. Зеленый пол – скользкий от рыбьего жира. Мы шли через длинный цех, где мексиканки и японки потрошили рыбными ножами скумбрию на длинных столах. Все обернуты в тяжелую клеенку, ноги утоплены в резиновые сапоги по щиколотку в потрохах.

Вонь была чересчур. Меня тут же затошнило, как бывает, когда напьешься кипятка с горчицей. Еще десяток шагов – и я почувствовал, как он вздымается, мой завтрак, согнулся пополам и выпустил его наружу. Кишки мои вывалились одним куском. Коротышка захохотал. Он колотил меня по спине и ржал. Потом закатились остальные. Босс над чем-то ржет – значит, и нам можно. Я их возненавидел. Тетки отрывались от работы поглядеть и ржали. Как весело! Да еще за счет компании! Смотрите, как начальник смеется! Наверное, тут что-то происходит. Вот и мы посмеемся. Работа в разделочном цехе замерла. Все гоготали. Все. Кроме Артуро Бандини.

Артуро Бандини не смеялся. Он блевал собственными кишками прямо на пол. Я ненавидел каждую из этих теток, я клялся отомстить, пытался куда-нибудь уковылять, скрыться где подальше. Коротышка взял меня за руку и повел к другой двери. Я прислонился к стене и перевел дыхание. Но вонь накатила снова. Стены кружились, тетки ржали, и сам Коротышка ржал, а Артуро Бандини, великий писатель, снова травил. Как же он травил! Тетки вечером разойдутся по домам и будут рассказывать своим домашним. Этот новый парень! Посмотрели бы на него! И я ненавидел их и даже прекратил на минутку блевать, чтобы насладиться тем фактом, что это – величайшая ненависть всей моей жизни.

– Полегчало? – спросил Коротышка.

– Разумеется, – ответил я. – Пустяк. Идиосинкразии артистического желудка. Безделица. Что-то не то съел, наверное, если пожелаете.

– Еще бы.

Мы зашли в следующий цех. Бабы по-прежнему ржали за счет компании. В дверях Коротышка Нэйлор развернулся к ним и неторопливо нахмурился. И ничего больше. Просто нахмурился. Бабы перестали смеяться. Концерт окончен. Все вернулись к работе.

Теперь мы стояли в цехе, где на банки цеплялись этикетки. Бригада состояла из мексиканских и филиппинских парней. Они с плоских конвейеров подавали банки в машины. Парней двадцать или больше, и мои ровесники, и старше – все приостановились глянуть, кто я такой, понимая, что сейчас на работу выйдет новичок.

– Стой и смотри, – сказал Коротышка. – Включайся, когда поймешь, как они это делают.

– Выглядит очень просто, – ответил я. – Готов уже сейчас.

– Нет. Подожди несколько минут. И ушел.

Я стоял и смотрел. Все очень просто. Но желудку моему до этого не было никакого дела. Через минуту я снова травил. Опять смех. Однако парни эти – не такие, как тетки. Им по правде смешно от того, что Артуро Бандини так здорово развлекается.

У этого первого утра не было ни начала, ни конца. Между фонтанами блевоты я стоял у мусорного бака и бился в конвульсиях. И рассказывал, кто я такой. Артуро Бандини, писатель. Неужели вы обо мне не слышали? Услышите! Не беспокойтесь. Еще услышите! Моя книга о рыбном хозяйстве Калифорнии. Станет основной работой по данной теме. Говорил я быстро между приступами рвоты.

– Я здесь не насовсем. Я собираю материал для книги о Калифорнийском Рыбном Хозяйстве. Я Бандини, писатель. Она не существенна, вот эта самая работа вот тут. Я могу отдать всю свою зарплату на благотворительные цели: в Армию Спасения.

И снова метал содержимое желудка. Теперь там уже ничего не оставалось – только то, что так никогда и не вышло наружу. Я сгибался пополам и давился всухую. Знаменитый писатель, обхватил руками живот, корчился и задыхался. Ничего не выходило. Кто-то перестал смеяться и заорал, чтобы я пил воду. Эй, писатель! Воду пей! Я отыскал пожарный кран и напился. Вода хлынула фонтаном, пока я бежал к двери. И они зареготали с новой силой. Ох уж этот писатель! Что за писатель! Смотрите, как пишет!

– Ничего, переживешь, – смеялись они.

– Иди домой, – говорили они. – Иди пиши книгу. Ты писатель. Ты слишком хороший для консервной фабрики. Иди домой и пиши книгу про блевотину.

Хохот с визгом.

Я вышел на улицу и растянулся на груде рыболовных сетей на солнцепеке между двумя цехами, в стороне от главной дороги, бежавшей вдоль канала. Хохот заглушал даже гул механизмов. Меня он не волновал – ни в малейшей степени. Хотелось спать. Но на сетях спать плохо, они отдавали густым запахом скумбрии и соли. Через минуту меня обнаружили мухи. Стало еще хуже. Скоро обо мне узнали все мухи лос-анджелесского порта. Я сполз с сетей на песчаную прогалину. Там было чудесно. Я вытянул руки, и пальцы мои нащупали участки песка попрохладнее. Ми от чего и никогда не было мне так чудесно. Даже песчинки, которые я случайно сдувал, казались сладкими у меня в ноздрях и на губах. На холмике песка остановился крохотный жучок – посмотреть, что тут за шум. В иных обстоятельствах я бы убил его без малейшего колебания. Он заглянул мне в глаза, помедлил и двинулся вперед. Потом начал восхождение на мой подбородок.