Константин Симонов - Последнее лето

– Сегодня нет. Наоборот, сам коньяку выпил.

– Все же, значит, не мы одни волнуемся, и у него тоже душа болит. Только черт ее знает, где она у него есть, в каком-то не в том месте, как у всех людей: никак ее не ущупаешь. Откровенно говоря, бегал от него сегодня, прятался в войсках. Настроение такое: чистое белье надеть – и в бой! Не хотел, чтоб испортили.

Когда Серпилин услышал это, его вдруг охватило порой отодвигаемое куда-то в сторону и им и другими военными людьми ощущение великости предстоящего им дела. И не военной его великости, которую они чувствовали даже за всеми мелочами и подробностями подготовки. О военной великости своего дела они помнили. А это была другая великость, еще более великая – человеческая, напоминавшая, что у них впереди не просто война, а когда-то оставленная ими земля и оставленные на ней люди.

От мысли об этом Серпилин вдруг почувствовал себя не только сильным всею той силой, которая была в его готовой к наступлению армии, но еще и виноватым перед теми людьми, там. Однако, как ни странно, это чувство своей вины перед ними делало его сейчас нравственно не слабее, а сильнее. Он чувствовал себя просто-напросто неспособным обмануть их великие и долгие ожидания.

– И верно, Костя, надо к завтрему чистое белье надеть, – сказал он Захарову, хотя при всей близости их отношений еще никогда не называл его так.

И тот, почувствовав его волнение, ничего не ответил, только, когда стали выходить из домика, молча и крепко, выше локтя, сжал ему руку.

– Что это, не накрапывает? – подняв голову, спросил Серпилин.

– Мне тоже, когда вылезал из машины, показалось. Ветер, листья шумят.

Они уже подошли к штабной палатке, когда где-то правей, очень далеко, возник чуть слышный гул самолетов.

Оба остановились и долго прислушивались, ничего не говоря друг другу.

Бойко, когда они зашли в палатку, стоял у стола и говорил по телефону:

– Все ясно. Понятно! И вам желаю того же!

Он положил трубку и, повернувшись к Серпилину и Захарову, сказал:

– От Костина звонили. Две дивизии уже в воздухе. Пошли на цели.

– Теперь надо считать – начали, – сказал Серпилин.

Четвертые сутки наступления Серпилин встретил на новом командном пункте, в лесу, где еще три дня назад был один из наблюдательных пунктов немцев. В лесу стоял густой запах смолы, шедший от обрубленных и расщепленных осколками сосен.

Но и этот новый командный пункт сегодня предстояло менять, поспешая за продолжавшими наступать войсками.

Вернувшись сюда ночью и мертвым сном проспав четыре часа, Серпилин получил донесение, что один из выброшенных к Днепру передовых отрядов переправился и захватил плацдарм.

Ночью командир корпуса и командир дивизии клялись и божились, что к утру сделают это. И вот зацепились, выполнили свое обещание.

Нет ничего лучше, как узнать от подчиненных, что выполнили обещанное. Если б всегда так, война была бы легким делом, только успевай глядеть на часы. Но, к сожалению, на войне далеко не все выходит по часам и у других и у тебя самого!

Те, кто первым прыгает через реку, всегда прыгают налегке. Теперь все и у немцев и у нас будет построено на выигрыше во времени. Подбросим быстро все, что требуется, сумеем поддержать огнем – удержатся, не сумеем – спихнут.

Серпилин позвонил командующему воздушной армией и просил взять плацдарм под защиту штурмовой авиации. Не подпускать к нему немцев, особенно танки и самоходки. Авиатор обещал послать штурмовики, но попозже: местность пока плохо просматривается, над Днепром еще висит ночной туман…

«Вот они в этом тумане и перелезли, – с одобрением подумал Серпилин о тех первых, кто уже был там, впереди, за Днепром. – Они свое дело сделали, остальное зависит от нас…»

Он позвонил Кирпичникову, командиру корпуса, потребовал, чтобы тот как можно скорей шел своими главными силами вперед, к Днепру, и сказал, что сейчас сам приедет в корпус.

– Где вы? Там же, где вчера?

– Пока там же, – сказал командир корпуса.

«Жаль, что там же», – хотелось сказать Серпилину, но он удержал себя. Жаль-то жаль, но задача не в том, чтобы командир корпуса после твоих попреков сорвался с места. Дело в продвижении войск, а не в том, чтобы каждые пять минут скакать со своим командным пунктом все вперед и вперед. Иной, бывает, так далеко заберется, что без риска для жизни до него и не доедешь. Но сам впереди, а войска его топчутся. Что в этом проку?

По твоему же собственному плану действий, который утвержден наверху и после этого стал для тебя законом, предполагается захватить Могилев к исходу пятого дня операции. И, несмотря на все трудности и задержки, особенно в первый день, эта возможность остается еще реальной. Если не позволим сбросить себя с первых плацдармов, а, наоборот, захватим новые, за день подойдем к Днепру главными силами, а за ночь переправимся, – завтра к вечеру можно быть в Могилеве!

Серпилин взялся за трубку – отдать перед отъездом последние распоряжения Бойко, но в это время в дверях домика появился сам Бойко, одетый в дорогу; на плаще у него были капли дождя.

– Все еще моросит?

– Продолжается. Явился доложить, что, согласно плану, отбываю на новое место. Связь проверена: начальник оперативного отдела уже там.

– А Захаров? – спросил Серпилин.

– В пять часов уехал к Воронину. Все еще топчемся.

Серпилин поморщился. Он с вечера знал, что на левом фланге, где наступал корпус Воронина, сильное сопротивление, и знал, что топчемся, но, хотя и поморщился, теперь уже меньше переживал эту задержку.

«То, что немцы особенно зло дерутся на левом фланге, прямо против Могилева, на поверку может оказаться даже хорошо, – подумал он. – Значит, они недооценили возможность нашего удара севернее, на правом фланге. Поэтому мы там и вышли уже к Днепру. И именно там и решится дело, если сами не испортим его проволочками».

– Как скоро прибудешь на новое место? – спросил Серпилин, посмотрев на часы, потому что от этого зависело время его собственного отъезда. И по писаному и неписаному закону им с начальником штаба одновременно находиться в дороге не полагалось.

– Через сорок пять минут буду там.

– Позвони по прибытии. Поработаю пока с командующим артиллерией и прямо отсюда поеду к Кирпичникову.

Бойко кивнул. Он так и думал, что командующий поедет на правый фланг, где уже зацепились за Днепр.

– А ты, Григорий Герасимович, как прибудешь на новый КП, продолжай заниматься подвижной группой. За день наведем там, у Кирпичникова, переправу, к утру перебросим за Днепр подвижную группу – и пусть вырывается на простор, обходит Могилев, режет сзади него и Минское и Бобруйское шоссе. Если за день еще плацдармы захватим, создадим угрозу форсирования на большом отрезке, немцам придется затыкать дыры. Здесь задержат, там задержат, а остановить нашу подвижную группу уже силенок не хватит.