Айрис Мердок - Алое и зеленое

Кэтел, слегка отстранившись от ее прикосновения, снова застыл.

— Вы что, заколдованные оба?

— Ему заткнули рот, — сказал Эндрю все так же медленно и раздельно.

— Заткнули рот? Кэтелу? Но почему? Кто это сделал?

— Пат. Вернее, Милли.

— Милли, — сказал Кристофер. — Она здесь была?

— Да. Она пошла с ними.

— С кем с ними? — крикнула Франсис. — Да говори ты толком!

— С Патом. С шинфейнерами.

— Куда они пошли?

— Сражаться.

— О Господи, значит, так и есть. — И Франсис тут же прихлопнула рот ладонями.

— Милли пошла с шинфейнерами, сражаться? — тупо переспросил Кристофер. — Но никакого сражения нет.

— Скоро будет, — сказал Эндрю. — Они начнут в двенадцать. — Он подтянул колени, повел плечом. Сказал: — Сил нет, совсем одеревенел.

— Но сейчас уже почти двенадцать! — Франсис судорожно бросилась к двери, но вернулась и впилась глазами в Эндрю. — А ты… Как ты здесь очутился? Что же, в конце концов, случилось?

— Этого я никогда и никому не смогу объяснить, — сказал Эндрю все так же медленно и глядя мимо Кристофера в какую-то точку на стене.

— В двенадцать. Быть не может. Это немыслимо. — Кристофер стоял окаменев, свесив руки, как будто и сам превратился в куклу. Милли ушла к повстанцам, ушла с Патом, с револьвером в руке. — Но почему ты остался здесь? Раз ты знал, почему никуда не пошел, не предупредил?

— Это же был твой долг, о чем ты только думал? — Теперь в глазах Франсис была ярость.

— Я не могу объяснить, — сказал Эндрю. — Узнал я об этом совершенно случайно. А потом я дал Пату слово, что никому не скажу и не уйду отсюда до двенадцати часов. А он приковал ко мне Кэтела, потому что не хотел пускать его туда, где будут сражаться. И заткнул ему рот, вернее, Милли заткнула, чтобы он не мог позвать на помощь. А я его размотал и руку ему освободил, как раз перед тем как вы пришли, потому что он очень уж плакал, я боялся, что он задохнется, да все равно время уже почти истекло. — Он говорил скучным голосом, как о чем-то, что всем должно быть очевидно. Он неловко пошевелился, и рука Кэтела дернулась.

— Но почему, почему, почему? — крикнула Франсис. — Почему ты согласился? Почему дал слово? Чем он мог тебя так запугать? Почему ты не выбежал на улицу, не попытался все это прекратить? Почему часами сидел здесь сложа руки? Ты что, забыл, что ты военный, офицер?

Эндрю только покачал головой. Он бросил взгляд на Франсис и сейчас же зажмурился, точно его ослепило.

Франсис топнула ногой. Руки ее вцепились в заляпанные грязью полы пальто. Она шагнула к Эндрю, точно хотела дать ему пинка.

— Дал честное слово! Дал Пату честное слово! Ты должен был застрелить его как изменника! Ты предал короля и родину! Опозорил свой мундир! Как ты мог? Я просто не понимаю.

— Пат тоже, наверно, не понял, — медленно произнес Эндрю.

— Это все потому, что ты испугался Пата. Ты всегда его боялся. Я тебе никогда не прощу…

И тут, когда голос ее захлебнулся в слезах, явственно прозвучал чистый удар колокола. Это зазвонили в церкви Святого Иосифа на Беркли-роуд.

Все на мгновение замерли. Потом Кэтел рванулся вперед и стал подниматься. Эндрю пробовал усидеть, но его вздернуло на колени. Двое скованных покачались из стороны в сторону и наконец кое-как встали на ноги. Франсис опять зарыдала. Колокол мерно звонил. Издалека донесся звук, похожий на ружейную стрельбу.

В ярком солнечном свете Эндрю и Кэтел мчались вниз по Блессингтон-стрит. Небо, безоблачное, бледно-золотое, слепило им глаза. Между ними болтался, скрывая наручники, чей-то макинтош, который Эндрю догадался прихватить, когда Кэтел тащил его через прихожую на улицу. Ноги их скользили на тротуарах, еще не высохших после дождя, и мокрые солнечные дома отзывались эхом на стук их шагов, а они неслись, то сшибаясь вместе, то отлетая друг от друга, насколько пускали скованные руки.

Солнце припекало. Теперь они наладились бежать в ногу. Но к тому времени, как они добежали до церкви Финдлейтера, Эндрю заставил Кэтела сбавить скорость. Кэтел задыхался, каждый его выдох был как жалобный вскрик, и лицо, на которое по временам взглядывал Эндрю, напряженное, перекошенное страхом, было так же нелепо и уродливо, как за час до того голова Лазаря. Теперь они шли быстрым, подпрыгивающим шагом. Встречные поглядывали на них с беспокойством, а из переулков тут и там появлялись люди с мрачно сосредоточенными лицами и спешили вниз, к центру города. Несколько человек уже обогнали их бегом. Над головой, как легкий балдахин, навис ропот возбужденных голосов. Дублин, немножко удивленный, немножко озадаченный, словно начинал понимать, что сегодня необычный день в его истории.

Когда они вышли мимо Ротонды к верхнему концу Сэквил-стрит, впереди послышалась ружейная стрельба, а потом, как бы в ответ, частые выстрелы где-то в другой части города. Ропот утих, и прохожие, пока еще немногочисленные, точно сбились вместе в неосознанном общем устремлении, уже ощущая себя толпой, подгоняемой таинственной силой исторического события. Прозвучал чей-то нервный смех. И снова стрельба.

Поперек Сэквил-стрит уже протянулся полицейский кордон, и позади него люди стояли в четыре, в пять рядов. Эндрю и Кэтел протиснулись вперед и через плечи полицейских увидели широкое пространство улицы, совершенно пустое. Эта неожиданная пустота больше, пожалуй, чем что-либо другое, открыла удивленным зрителям всю необычность происходящего. Почтамт выглядел очень странно: стекла во всех окнах были выбиты и проемы заложены мебелью. Здание уже казалось затаившимся, осажденным, чем-то жутко напоминало крепость. Огромный плакат на фасаде гласил: «Штаб временного правительства Ирландской республики». А выше, на месте привычного английского флага, реял яркий зеленый флаг со словами «Ирландская республика», выведенными на нем белыми буквами. Было в этой картине что-то миниатюрное, дилетантское, ненастоящее, словно черта между сном и явью оказалась перейденной на ощупь, почти незаметно.

И вот на глазах у притихшей толпы под портиком почтамта появился человек и стал что-то громко читать перед пустой улицей по бумаге, трепетавшей от ветра у него в руке. Пока голос его, слишком далекий, чтобы можно было что-нибудь разобрать, высоко звенел в ясном солнечном воздухе, стоявший возле Эндрю человек с полевым биноклем сказал: «Это Патрик Пирс». Слов Пирса Эндрю не слышал, но позже читал их много раз и много дней подряд — каждое утро они появлялись на афишах, расклеенных по всему городу. «Ирландцы и ирландки! Именем Бога и умерших поколений, от которых мы ведем наши древние национальные традиции, Ирландия через наше посредство призывает своих детей под свое знамя и выступает на борьбу за свою свободу…»