Пэлем Вудхауз - Том 7. Дядя Динамит и другие

Тогда, лет тридцать назад, Галахад Трипвуд не вернулся бы домой так рано, поскольку в клубе «Пеликан» считали дурным тоном расходиться до утра. Именно этому он был обязан своим несокрушимым здоровьем.

«Просто не понимаю, — сказала как-то одна из его племянниц, — как можно так сохраниться при такой жизни. Люди умеренные мрут и мрут, а наш Галли вообще не ложился лет до пятидесяти — а смотрите, какой свежий!»

Но человек все же утихает с годами, и он любил иногда посидеть вечерком дома. Клуб «Пеликан» давно скончался, унеся с собой страсть к ночной жизни.

Галахад отпер дверь, прошел в гостиную и с удивлением увидел, что его ждут. Раньше, в молодости, он бы расстроился, ибо нежданный гость непременно оказывался кредитором или судебным исполнителем. Сейчас это было не так.

— Здравствуй, Джонни, — сказал он. — Я было подумал, что у меня завелось привидение. Как ты вошел?

— Швейцар открыл своим ключом.

Галли слегка нахмурился. Конечно, теперь, когда он так респектабелен, вреда в этом нет, но принцип — это принцип. Швейцары не должны впускать гостей, это подрывает самые основы общества. С болью вспомнил он, как хозяйка впустила много лет назад букмекера по имени Честный Джерри, у которого он еще раньше позаимствовал десять фунтов.

— Я ему сказал, что вы — мой крестный, — объяснил гость.

— Так… И все же… Нет, ничего. Очень тебе рад.

Сыновья покойных пеликанов почти поголовно приходились ему крестниками. Джонни Халлидей был сыном Дж. Д. (т. н. Палки) Халлидея, одного из тех, кто не вынес клубной жизни. Дожил он до сорока с небольшим, друзья и этому удивлялись.

Рассматривая Джонни в монокль, Галахад удивлялся, как всегда, до чего же он не похож на покойного Палку. Тот, при всех своих несравненных достоинствах, напоминал человека, который, серьезно поужинав, заснул одетым и с утра не побрился; этот блистал аккуратностью. Всякий признал бы в нем молодого адвоката, в свободное время занимающегося спортом; признал — и не ошибся бы. В гольф он играл прекрасно, в теннис — еще лучше, в суде служил пять лет.

Сейчас он шагал по комнате. Проходя мимо окна, он вздохнул и заметил:

— Какой прекрасный вечер!

Галли казалось, что вечер — самый обычный, какие всегда бывают летом в Лондоне. Дождя, конечно, нет — и на том спасибо. Поэтому он сказал:

— Ничего особенного.

— А луна!

— Какая луна? Это фонарь углового кафе.

— Все равно, очень красиво.

Тут Галли заметил, что крестник странно побулькивает, словно кофеварка, которая вот-вот закипит. В прежнее время он, не раздумывая, приписал бы это обеденным возлияниям, но Джон совершенно не пил, как и подобает молодому адвокату.

— Что это с тобой? — спросил Галли. — Выиграл, что ли?

— Еще как! — отвечал крестник.

— Сколько?

— Тысячу к одному.

— Что ты порешь?

— Галли, я женюсь!

— Что?!

— Да, готовьте подарки. Скоро свадьба.

Старый холостяк должен бы поджать губы и покачать головой; но Галли был человек чувствительный, как ни отрицали это сестры его Констанс, Шарлотта, Джулия, Дора и Гермиона. Когда-то и он любил. Долли Хендерсон пела в Тиволи именно ту песню, которую он недавно мурлыкал.

Ничего не вышло, викторианский отец отправил его в Африку, Долли вышла замуж за капитана по фамилии Коттерли, больше он ее не видел — но помнил, а потому сочувствовал влюбленным.

— Очень хорошо, — сказал он. — Расскажи как следует. Когда это случилось?

— Сегодня. Вот сейчас.

— Кто она?

— Ее зовут Линда Гилпин. Галли нахмурился.

— Гилпин… Я знаю такого Рикки Гилпина. Племянник Данстабла. Они в родстве?

— Брат и сестра.

— Значит, она тоже племянница?

— Да.

— Ты видел герцога?

— Нет. Скоро увижу. Какой он?

— Противный.

— Неужели?

— Хуже некуда. Я его знаю очень давно. Хотел вступить в «Пеликан», но куда ему! Цилиндр чуть не лопнул от черных шаров. Штук двадцать положил твой папаша. Мы гадов не принимали.

— А что с ним такое?

— Не спрашивай. Я не психиатр.

— Чем он плох? Что он делает?

— Ничего особенного. Деньги любит. Женился на девушке, которая купалась в золоте, — ее отец был из этих, с Севера, фабрика всяких чашек. Оставила ему состояние. Потом он унаследовал титул, землю, то-се, так что денег у него хватает. Но ему все мало. Если надо пробежать милю в тесных ботинках, чтобы выручить два пенса, он тут как тут. Не понимаю, что такое видят в этих деньгах!..

— Ну, без них трудно.

— Но, если они есть, зачем суетиться? Не выношу я Данстабла. Ты подумай, Джонни.

Крестник напомнил, что женится не на герцоге, а на его племяннице, и Галли согласился, что смысл в этом есть, но все ж неприятно до конца жизни называть такого гада дядей Аларихом. Джон ответил, что любовь поможет ему.

— Да мы и не будем видеться.

— Не скажи. А на свадьбе?

— Я впаду в транс.

— Это верно. Помню, твой отец побелел, как известь, и очень дрожал. Если бы я, по долгу шафера, не держал его за фалды, он бы убежал не хуже кролика.

— Дрожать я буду, но не убегу.

— Надеюсь, а то все расстроятся. Какая же эта Линда?

— Не искушайте меня, я не остановлюсь!

— Красивая?

— Правильно.

— Высокая? Маленькая?

— Такая, как надо.

— Стройная?

— Еще бы!

— Глаза?

— Голубые.

— Волосы?

— Каштановые. Такие рыжеватые. Бронзовые.

— Конкретней.

— Ну, каштановые!

— Не сердись. Мне же интересно. Я тебя знал вот таким.

— Качали на колене, а?

— Ни за что на свете! Ты был отвратительным ребенком. Вроде яйца всмятку. Да, вижу, она ничего… Крестный тебя благословляет, если это нужно. Куда вы поедете после свадьбы?

— На Ямайку.

— Дороговато.

— Да, говорят.

— Вообще, как у тебя с деньгами? Дела вроде бы хороши, но на семью хватит?

— Все в порядке. Вы знаете галерею Бендера?

— В каком смысле «галерею»?

— Картинную.

— В жизни не слыхал.

— На Бонд-стрит. Небольшая, но в самом лучшем стиле. Я теперь — партнер Джо Бендера. Делать ничего не надо, просто я вложил деньги, тетя оставила.

— Все?

— Почти все.

— Не прогадал?

— Нет. Джо — деловой человек. Роговые очки, то-се. Разбогатеем.

— Это кто говорит?

— Гадалки. Джо затеял большое дело. Вы слышали о Робишо?

— Нет.

— Такой француз. Из барбизонцев. [3] Барбизонцы — французские художники середины XIX века, писали ландшафты и жанровые сцены. Никакого Робишо среди них нет.

— И что же?

— Идет в гору. Так всегда с этими французами. Джо говорит, при жизни еле крутятся, а потом — слава и слава. Когда-то Ренуара продавали по пять франков, а посмотрите сейчас! Чтобы его купить, надо продать фамильные бриллианты. Вот так и Робишо. Года два назад его бы даром не взяли, а сейчас начинается бум. Джо продал вчера его картину за такие деньги!