Пэлем Вудхауз - Том 7. Дядя Динамит и другие

Мы понимаем, в чем тут дело. Если молодому человеку тонкого и нежного склада молодой человек покрупнее, да и склонный к буйству скажет, что задушит его за ночные беседы со служанкой в гостиной, первый из этих молодых людей полагает, что служанка в его спальне вызовет еще большие нарекания. Вот почему мы не будем к нему строги, когда он со словами «Ой!» или «Х-р-р!» смотрит на старого друга, как смотрел бы на гостя, который зашел к обеду, хотя он сам его убил. Глазами души он видел огромные руки Билла Окшота.

Однако он быстро обрел былую прыть. Чутье не молчит в час беды, а Мартышка принадлежал к роду, где непрестанный опыт выработал умение вести себя в таких ситуациях. В XVIII и XIX веках, да и в других, хотя пореже, Твистлтоны только и делали, что быстро прятались в шкаф. Ведомый наследственным чутьем, Мартышка направил Элзи к шкафу.

— Сидите тихо! — прошипел он. — Ни звука, ни хрипа, ни стона. А то меня убьют.

После чего закрыл шкаф, поправил галстук, набрал в легкие воздуха и произнес:

— Войдите!

Когда он, приглаживая волосы, препоручал душу Богу, вошел Билл Окшот.

— Привет, — сказал Мартышка.

— Привет, — откликнулся Билл. — Нам надо… э… поговорить.

Иногда эта фраза звучала зловеще; иногда — но не сейчас. Билл произнес ее мягко, мало того — робко, и Мартышка не без радости понял, что при своих размерах настроен он мирно. Кто-нибудь наблюдательный, вроде Росса, сказал бы, что Билл растерян; и не ошибся бы.

Дело в том, что, вспоминая беседу в гостиной, Билл задумался, не был ли он грубоват. Какие-то фразы, быть может, напоминали об анатомии. Словом, он пришел к Мартышке, чтобы попросить прощения, и как раз собирался к этому приступить.

Мартышке было бы приятней, если бы он каялся в письменной форме, но слушал он вежливо, хотя и рассеянно, ибо в шкафу что-то шуршало, и ему казалось, что у него по спине бегают пауки. Так уже было в годы Регентства с одним Твистлтоном.

Видимо, и Билл что-то слышал, поскольку спросил:

— Что это?

— Э?

— Шуршание какое-то. Мартышка вытер пот со лба и ответил:

— Мышь.

— А, мышь! Так и кишат…

— Да, в этом году их много, — согласился Мартышка. — Ну, спокойной ночи, старик.

Но Билл, как многие в молодости, страдал избытком чувств. Если уж он мирился с другом, так мирился. Он сел, и кровать заскрипела под его весом.

— Хорошо, что мы помирились, — заметил он. — Значит, ты не обиделся?

— Что ты, что ты, что…

— А то я думал, ты обиделся.

— Нет-нет-нет.

— Прости, что я орал.

— Я тебя не задерживаю?

— Куда мне спешить? Понимаешь, увидел я тебя с Элзи и подумал…

— Ясно, ясно.

— Сам знаешь.

— Еще бы!

— Я бы эту мышь прогнал.

— Прогоню с утра. Не пожалею.

— Понимаешь, ты к ней придвинулся… К Элзи, не к мыши.

— Она прикуривала.

— Конечно, конечно. Теперь я знаю. Теперь я тебе доверяю.

— Ну, ладно…

— Я верю, что Гермиона будет с тобой счастлива.

— А то!..

— Здорово! — подытожил Билл, вкладывая в это слово всю душу. — Понимаешь, Мартышка, я люблю Гермиону.

— Да, ты говорил.

— Гермиона…

— Может, утром обсудим?

— Почему?

— Поздновато, а?

— Хочешь лечь? Ну, я только скажу, что Гермиона… Ну, это…

— Что?

— Путеводная звезда. Гермиона — моя путеводная звезда. Как она прекрасна, Мартышка!

— Ужас.

— Таких больше нет.

— Куда там!

— А сердце?

— О-о!

— Аум?

— О-о-о!

— Как тебе нравятся ее книги?

Мартышка вздрогнул. «Убийству в тумане» он посвятил именно те часы, которые надо было потратить на них.

— Знаешь, — сказал он, — все руки не доходят. Она мне одну оставила, сразу видно — жуть. Новое слово.

— Какую?

— Забыл. Такое название.

— Когда вышла?

— Прямо сейчас.

— А, значит, я еще не видел! Здорово. Буду читать. Ты подумай, она пишет замечательные книги…

— О-о-о!

— … и остается простой, скромной, неприхотливой. Встает в шесть утра, идет на…

Мартышка подпрыгнул.

— В шесть утра? — произнес он тонким и сдавленным голосом. — Нет, не в шесть!

— Летом — в шесть.

— А зимой?

— В семь. Потом она играет в гольф или гуляет в полях. Таких, как она, нет на свете. Что ж, ложись. — С этими словами Билл Окшот поднялся и ушел.

Мартышка послушал, как он уходит, прежде чем выпустить из шкафа Элзи. Мы не скажем, что любовь его ослабела, он все так же почитал Гермиону, но мысль о том, что она, возможно, заставит вставать и его, показалась неприятной.

Вот почему, освобождая пленницу, он был рассеян и на ее восклицания отвечал: «О» или «Э».

— Чего я тут сидела? — спрашивала она. — Это же мистер Уильям!

— О! — сказал Мартышка и развил свою мысль. — Если б он вас нашел, он бы оторвал мне голову.

— Ну-у!

— И выпотрошил.

— Вот это да!

— Именно. Если его довести, он очень опасен. Ах ты, черт! Может, он ударит вашего Гарольда?

— Так вы же ударите.

— Я ему уступлю. Столько дел!.. Он будет очень рад. Элзи покачала головой.

— Не будет. Я его просила.

— Когда это?

— Когда я подсадила старика на трубу.

— И он отказался?

— Да. Сказал — это не поможет.

Мартышка тоже так думал, но все-таки рассердился. Горько, когда человек не использует своих дарований. Так и вспоминается притча о талантах.

— Чего вы все от меня ждете? — жалобно воскликнул он. — Как будто это легче легкого! Я просто не знаю, что надо делать. Хоть бы кто научил! Да и тогда…

Элзи поняла его сомнения.

— Да, — сказала она, — лучше толкните его в пруд.

— Какой еще пруд?

— Где утки. У самых ворот в парк.

— А если он туда не пойдет?

— Пойдет. Он всегда туда ходит. Встанет на берегу и плюет в воду.

Мартышка оживился. Мы не станем утверждать, что замысел ему понравился, но все же больше, чем прежний.

— Подползти сзади?

— Ага.

— И толкнуть?

— Ага.

— Понимаю… В этом что-то есть. Может быть, вы нашли выход. А пока, посмотрите, нет ли кого в коридоре. Если нет, бегите к себе.

Однако прежде, чем она вышла, вернулись граф и Салли, очень довольные, особенно граф, вдоволь наевшийся яиц.

— Давно так не ел, — сказал он. — Какой стол у Балбеса! Что ж, пора и лечь. Вечер кончается. А ты собирайся, мой дорогой.

Мартышка не ответил, ибо смотрел на Салли. Лорд Икенхем деликатно ткнул его в бок.

— Ой!

— Собирайся. Уложи чемодан.

— А? Да, да, да.

— Самое необходимое. Я одолжу тебе бритву и любимую губку. — Он обернулся к Элзи. — Вы все обсудили?

— Да, сэр. Мистер Твистлтон толкает Гарольда в пруд.

Мартышка, отрешенно укладывавший вещи, снова промолчал. Не глядя на Салли, он ее видел. Когда она вошла, он испытал такой верный удар, словно в него попала молния, ибо глаза ее после чая и яиц сияли еще ярче, а улыбка — что и говорить. Пытаясь думать о Гермионе, он вспоминал только эти шесть утра, зимой — семь. Закрыв чемодан, он постоял. Сердце опять прыгало.