Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие

— Если на то пошло, — сказал Смолвуд, — моя Селия выходит за неуча, который не отличит Эдну Сент Винсент Милле [52] не отличит Эдну Сент Винсент Милле — (1892–1950) — очень изысканная американская поэтесса. от комикса про Страшилу.

Сидни удивился.

— Ваша? Вы что, собирались жениться на этой козявке?

— Она не козявка.

— Козявка. И вообще, она читает стихи.

— А то как же? Я счел своим долгом познакомить ее со всем лучшим и…

— Она говорит, я тоже должен их читать.

— Это принесет большую пользу. Простите — спешу, спешу.

— Минуточку, — сказал Сидни, вчитываясь в полис. Увы, там все было правильно. — Ладно, идите.

Мне кажется (продолжал Старейшина), нет ничего печальней, чем любящие сердца, размешенные крест-накрест. Можно сказать, что они перепутались, как спагетти, и я испытывал жалость. Дамы не исповедовались мне, а вот кавалеры прибегали что ни час. Они страшно страдали. Не знаю, кому я сочувствовал больше — Смолвуду, которого ни свет, ни заря будила звонком Эгнес, или Сидни, который описывал мне, как читает У. Х. Одена. [53] читает У.Х.Одена — Оден, Уинстон Хью (1907–1973) — английский поэт. В 1939 г. эмигрировал в США, позже жил в обеих странах. Собственно говоря, оба разрывали мне сердце.

Так обстояли дела к началу женского матча.

Участвовали в нем почти все наши женщины, от огнедышащих тигриц до нежных крольчих, которые занялись гольфом, чтобы пощеголять в спортивных нарядах. Предполагалось, что выиграет Эгнес, у нее гандикап равнялся нулю, тогда как у некоторых участниц доходил до сорока восьми. Кубок доставался ей в прошлом и в позапрошлом годах и, выиграв его в третий раз, он могла оставить его себе. Говорю об этом, чтобы показать, как важно было для нее это событие.

Поначалу все шло правильно. Она сшибала соперниц, словно кегли, уверенно продвигаясь к финалу. Однако через некоторое время стало ясно, что мы недооценили одну искусственную блондинку с гандикапом двадцать семь. То ли она схитрила, скрыв свой талант, то ли ей способствовал жених, член комитета, определяющего гандикап, но по совести ей больше подходила бы цифра 10. Словом, она тоже продвигалась к финалу, и многие полагали, что Эгнес придется поискать другое украшение для камина, чем серебряный кубок.

Прохладным летним вечером игра возобновилась. Мне предложили быть судьей. Я как раз пересекал террасу, направляясь на место, когда повстречал Бессемера. Мы остановились перекинуться словечком, а тут подошел Макмердо. К моему удивлению, мой друг приветливо помахал рукой.

— Пип-пип, Сидни! — воскликнул он.

— Здорово, Смолвуд, — отвечал вице-президент страховой компании.

— Портвейну выпил?

— Да. Хорошая штука.

— Высший сорт, — подтвердил Бессемер, и Макмердо направился к полю.

Я удивился.

— Вижу, вы в прекрасных отношениях, — сказал я.

— О, да! — ответил Бессемер. — Он ко мне часто заходит. Мы курим и ругаем своих невест. Очень сближает, поверьте. Сегодня я оказал ему услугу. Он хотел пойти на матч, а Селия хотела, чтобы он поехал за ветеринаром, потому что ее собачка неважно выглядит. Я посоветовал ему выпить портвейна, которым поддерживаю силы. Все уладилось в две минуты. Ну, пока!

— Вы не идете?

— Появлюсь к финишу. Как, по-вашему, какие шансы у Эгнес?

— Сражалась она прекрасно, и все же…

— С ней плохо то, что она верит этим книжкам. Слушала бы меня… Ну, ладно. — И он ушел.

Вскоре я увидел, что Эгнес осознает ситуацию. Губы ее были сжаты, лоб прорезала морщина. Я попытался подбодрить ее добрым словом.

— Прекрасный вечер, — сказал я.

— Будет еще лучше, — отвечала она, — когда я справлюсь с этой белобрысой змеюкой и разоблачу этот мерзкий комитет. Постыдились бы! Двадцать семь! Ха-ха.

Пыл ее был оправдан. Я тоже полагал, что своим гандикапом Джулия Преббл обязана любви, а не справедливости.

— Бессемер не смотрит матч, — сказал я, меняя тему.

— Да, я не разрешила. Он меня нервирует.

— Вот как?

— Так. Представляете, он меня учит! Что ни возьми, все ему ясно.

— Он ведет колонку в газете, — напомнил я.

— Сегодня он сказал, что Алекс Моррисон что-то напутал в своей книге.

Я вздрогнул. В эту минуту Джулия Преббл кончила ворковать с женихом, и соревнование началось.

Признаюсь, следя за игрой, я поначалу ощутил, что мое отношение к Эгнес меняется. Я всегда уважал ее — как не уважать человека, бросившего мяч на 240 ярдов? — но теперь к этому прибавились более теплые чувства.

Сперва ей помогало то, что успех придал Джулии Преббл излишнюю самоуверенность. Она стала рассеянной. Вместо того чтобы глядеть на мяч, она бросала взгляд на жениха. Благодаря этому на третьей лунке счет сравнялся.

Это ей не понравилось. Сжав губы, она явно боролась с желанием укусить возлюбленного, считая, видимо, что виноват он. На подступах к пятой лунке она сказала, чтобы он не маячил перед нею, на подступах к шестой — чтобы не дышал в затылок, на подступах к седьмой — чтобы не двигался. На подступах к восьмой она заметила, что если у него пляска святого Витта, надо сходить к врачу. На подступах к девятой расторгла помолвку.

Естественно, это помогало играть, и к десятой лунке она возместила свои потери. Эгнес сравняла счет на одиннадцатой, и началась та мрачная борьба, которая бывает перед финалом. Случайный наблюдатель заметил бы, что шансы равны.

Однако напряжение сказалось на Эгнес. Раза два ее железная воля дрогнула. К семнадцатой лунке природа взяла свое, и когда она подошли к восемнадцатой подставке, Джулии Преббл оставался один удар.

Последняя лунка — у воды. Рядом с подставкой находится озерцо, через которое перекинут шаткий мостик. К этому мостику приближался Смолвуд.

— Как дела? — спросил он, поравнявшись со мной. Я все ему рассказал, и он покачал головой.

— Нехорошо, — проговорил он. — Мне не нравится Эгнес и никогда не понравится, но я же не зверь какой-нибудь! Она очень хочет получить этот кубок. Жаль, что она не разрешила мне прийти. Я бы давал ей советы. Но она их не ценит. Предпочитает своего Моррисона. Да, жаль, очень жаль. Смотрите-ка! — воскликнул он, имея в виду Джулию Преббл.

Мяч ее пролетел над водой, но понимающий человек видел, что с ним не все ладно. Упал он в заросли. Она сердито обернулась, словно хотела сказать жениху, чтобы он не вертелся под ногами, когда она делает удар. Но его не было. Он ушел в клуб, где, как я позже узнал, выпил одну за другой шесть рюмок виски, а потом плакал на плече у бармена, объясняя ему, чем плохи женщины.

Эгнес напоминала Боадицею перед римским легионом. Она была торжествующей и властной. Я знал, о чем она думает. Если соперница оправится от шока, ей придется сделать не меньше шести ударов, тогда как Эгнес в этом месте довольствовалась четырьмя. Означало это, что она нанесет за матч всего тридцать семь ударов, а в таком случае мастерство и воля к победе не дадут ей проиграть.