Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие

— А что? Ты потратил на него время. Заметь — бескорыстно.

— Ну, что же это!

— Не кричи. Мне все ясно. С твоей добротой надо было этого ждать. Я думаю, старый Натком в первый и последний раз поступил разумно.

— Он меня даже не поблагодарил.

— У него такой характер. Не так давно наорал на отца и хлопнул дверью.

— Как ты думаешь, он не псих?

— Юридически — нет. У нас три справки от солидных врачей, на всякий случай. Скажем так, он чудаковат. Такой, знаешь ли, эксцентрик. У него есть племянник и племянница. Племяннику оставила деньги тетка, то есть миссис Натком. Тогда старик отписал все племяннице. Казалось бы, резонно. Но это не все. Через полгода он оставил племяннику 100 долларов, alias [7] Иначе (лат.). 20 фунтов, а прочее отдал на репатриацию евреев. Но и это не все. Потом — опять племянница, потом — ты. Тогда он приходил к нам в последний раз. А сегодня я узнал, что он скоропостижно скончался.

Молча выслушав этот рассказ, лорд Долиш встал и зашагал по комнате. Вид у него был такой, словно ему неудобно.

— Это ужасно! — сказал он наконец. — Джерри, это ужасно!

— Миллион фунтов?

— Я их просто украл.

— Почему?

— Если бы не я, эта девушка… Как ее зовут?

— Элизабет Бойд.

— Получила бы все. Ты ей сообщил?

— Она в Америке. Когда ты явился, я как раз ей писал, так это, неформально. Отец бы ее утопил в разных словесах, а я, знаешь, попросту: «Оставь надежду».

Билл не улыбнулся.

— Что ты страдаешь? — продолжал юрист. — При чем тут ты? Он все равно изменил, бы завещание. Оставил бы свой миллион престарелым кэдди.

— Не в том суть. Что бы ты сделал на моем месте?

— Прыгал от радости.

— А не решил бы съездить в Штаты?

— Что!

— Не попытался бы ее увидеть?

Джерри знал, что Билл глуповат, но не настолько же.

— А ты попытаешься?

— Понимаешь, я и так еду. У меня есть билет. Вот и загляну, все улажу…

— Что уладишь? Отдашь деньги?

— Не думаю. Лучше разделим пополам. В общем, посмотрю, как она, очень ли нуждается… Где, ты сказал, она живет?

— Я ничего не говорил. Билл, не делай глупостей!

— Да я просто посмотрю, честное слово.

— От тебя все равно не отстанешь. Ладно: Лонг-Айленд, Брукпорт.

— Спасибо.

— Нет, ты серьезно?

— Понимаешь…

— Просто хочешь посмотреть?

— Да, да!

Перед отъездом всегда много дел, и только на борту, в Ливерпуле, Билл собрался написать невесте. Писал он осторожно, суммы не назвал, утешаясь тем, что полмиллиона тоже ее обрадуют. Куда же послать письмо? — задумался он. В Саутгемптоне оно ее не застанет. Потом они едут в Портсмут. Значит, туда.

Маленький Брукпорт на Лонг-Айленде хорош для летнего отдыха. Как и кишащие там комары, он кормится приезжими. В то время года, когда скончался Натком, население его составляли бакалейщик, мясник, аптекарь, их обычные коллеги и мисс Элизабет Бойд, разводившая пчел на старой ферме.

Если вы возьмете третий том Британской энциклопедии (AUS-BJS), вы узнаете, что пчелы, принадлежащие к отряду Hymenoptera, мохнаты, большеноги и наделены особым хоботком для потребления жидкой пиши. Такою же пищей, пока были деньги, поддерживал жизнь Клод Натком Бойд; но это так, к слову. Мы не настолько высокомерны, чтобы презирать пчелу за какое бы то ни было родство или за большие ноги. Гораздо интересней следующая фраза: «Пчеловодство процветает в Америке».

Вот тут можно поспорить. Кто как, а Элизабет не процветала. В сущности, она едва сводила концы с концами.

Из той же энциклопедии мы узнаем, что пчеловод должен обладать особыми способностями. Если взять коммерческую часть, у Элизабет их не было. Пчел она любила, но знала о них не слишком много. Пасеку она завела, чтобы чем-то заняться в деревне, а обладала в ту пору кое-какими деньгами, кратким руководством и подержанной пчеломаткой. Из города пришлось уехать из-за брата. Он приканчивал теткино наследство, и сестре с трудом удалось устроить для него что-то среднее между детской и санаторием.

По странной прихоти природы, у самых плохих братьев — самые лучшие сестры. Работящие молодые люди, которые рано встают и трудятся в поте лица, наделены сестрами, которые вежливы с ними только тогда, когда просят денег. Элизабет мечтала о том, чтобы дорогой Натти стал великим человеком. Она надеялась, что чистый воздух и отсутствие развлечений усмирят рано или поздно его разгулявшиеся нервы. Ей было отрадно слушать, как он подметает. Конечно, в их словаре не нашлось места слову «обслуга». Элизабет стряпала, Натти занимался уборкой.

Через несколько дней после того, как Клара Фенвик и лорд Долиш, каждый сам по себе, отбыли в Америку, Элизабет Бойд села на кровати и отбросила пышные волосы. За окном пели птицы, сквозь жалюзи светило солнце, а главное — жалобно мяукал Джеймс, требовавший завтрака в половине девятого.

Она вскочила, набросила на хрупкие плечи розовый халатик, сунула маленькие ножки в голубые шлепанцы, зевнула и пошла вниз. Налив Джеймсу молока, она постояла на траве, вдыхая утренний воздух.

Ей был двадцать один год, но подслеповатый наблюдатель принял бы ее за ребенка. Только глаза и подбородок свидетельствовали о том, что перед вами — взрослая, решительная девушка. Глаза у нее, при очень светлых волосах, были карие, очень яркие, смелые и веселые; подбородок — небольшой, но чрезвычайно четкий.

Словно зоркий сторож, она смотрела, чтобы соседский щенок не вылакал молоко. Когда это случалось, кот глядел беспомощно и жалобно. При всей любви к щенку, справедливая Элизабет не могла потворствовать разбою.

День был прекрасный и тихий. Джеймс, допив молоко, стал умываться. С ближнего дерева, липы, осторожно спустилась белка. Из сада доносилось жужжание пчел.

Элизабет любила тихие дни, но опыт научил ее не доверять им. И точно — судя по звукам, что-то приключилось с водой. Вернувшись в кухню, она открыла кран. Появилась тонкая струйка, потом послышалось бульканье. Да, воды нет.

— Ах ты, Господи! — вскричала Элизабет и направилась к лестнице. — Натти!

Ответа не было.

— Натти, миленький!

Наверху кто-то заворочайся. Через некоторое время Клод Натком Бойд явил миру свое лицо с исключительно низким лбом и ничтожным подбородком. Утреннее солнце раздражало его, он заворчал.

Надо сказать, что Натти соответствовал эвклидову определению прямой — у него была только длина. Он рос и рос, пока к двадцати пяти годам не стал окончательно похожим на водоросль. Лежа он походил на шланг. Пока он раскручивался, пришла Элизабет.

— Доброе утро! — сказала она.

— Который час? — глухо отозвался он.

— Девятый. Погода — прекрасная. Птицы щебечут, пчелы жужжат, тепло. В общем, все замечательно.

Натти искоса посмотрел на сестру. Что-то она слишком распелась.