Робертсон Дэвис - Мантикора

Но из чувства противоречия, зачастую одолевающего меня, когда приходится выбирать из двух зол, я решил попытать счастья в Цюрихе. У юнгианцев были две отрицательные рекомендации: их ненавидели фрейдисты и Цюрих находился далеко от Торонто.

Я был поражен, когда узнал, что доктор И. фон Галлер – женщина. Ничего не имею против женщин – просто мне и в голову не приходило, что о сугубо личных проблемах, которые заставили меня отправиться из Торонто в Цюрих, надо будет говорить с женщиной. Во время обследования двое из врачей, с которыми я столкнулся, были женщинами, и это не вызывало у меня протеста. Они имели такое же право копаться в моих потрохах, как и любой мужчина. Но вот копаться в мозгах… Тут дело обстоит иначе. Поймет ли – способна ли понять – женщина, что со мной? Широко распространено мнение, будто женщины – существа очень проницательные. Мой опыт общения с ними, в какой бы роли они ни выступали – клиента, свидетеля или противной стороны, – навсегда избавил меня от подобных заблуждений. Некоторые женщины и в самом деле проницательны, но я не сталкивался ни с чем таким, что убедило бы меня, будто в целом женский род проницательнее мужского. Я полагал, что мой случай требует деликатного отношения. Обладала ли доктор И. фон Галлер необходимыми для этого качествами? Я никогда не слышал о женщинах-психиатрах – разве что детской специализации. Мои же неприятности были отнюдь не детскими.

Но тем не менее мы оказались друг перед другом, и к тому же в обстановке, ассоциировавшейся скорее со светским визитом, нежели с посещением врача. Кабинет ее напоминал гостиную, причем стулья были расставлены так непрофессионально, что я сидел в тени, тогда как свет из окна падал на ее лицо. Кушетки и вовсе не было. [2] По распространенному мнению, кушетка, на которую ложится пациент, является непременным атрибутом обстановки в кабинете психоаналитика.

Доктор фон Галлер выглядела моложе меня; лет ей было, наверно, около тридцати восьми, поскольку, хотя лицо у нее и было молодым, в волосах виднелись седые пряди. Тонкое лицо с крупными, но не грубыми чертами. Великолепный нос – орлиный, если бы кто-то пожелал сделать ей комплимент, и чуть крючковатый, если бы такого желания не возникло. Широкий рот и превосходные зубы – белые, но не по-американски белые. Красивые глаза – карие, в тон волосам. Приятный низкий голос и хорошее, но не идеальное владение разговорным английским: небольшой акцент. Одета она была ничем не примечательно – не модно, но и не безвкусно; Каролина называет такой стиль классическим. В целом она производила впечатление человека, который вызывает доверие. Но с другой стороны, я и сам такой, мне прекрасно известны все профессиональные хитрости, которыми достигается это впечатление. Побольше помалкивай – пусть клиент сам говорит; не высказывай никаких предположений – пусть клиент облегчит свою душу; наблюдай за клиентом – пусть проявит свои слабые стороны. Все это было ей известно. Но и мне тоже. В результате разговор наш поначалу не клеился.

– Значит, это убийство вашего отца подтолкнуло вас приехать?

– А что, повод не достаточный?

– Смерть отца – это критический момент в жизни каждого мужчины, но обычно он успевает психологически приготовиться к этому. Отец стареет, его жажда жить ослабевает, он явно готовится к смерти. Насильственная смерть – это всегда сильное потрясение. Но все же вы понимали, что рано или поздно ваш отец умрет.

– Вероятно, понимал. Не помню, чтобы я об этом думал.

– Сколько ему было?

– Семьдесят.

– Вряд ли это можно назвать преждевременной кончиной. Возраст Псалмопевца. [3] Речь о библейском царе Давиде, которому незадолго до смерти исполнилось семьдесят лет.

– Но это было убийство.

– Кто же его убил?

– Не знаю. Никто не знает. Его прямо в машине сбросили с причала в Торонтской гавани. Или он сам съехал. Он так крепко вцепился в баранку, что его руки с трудом оторвали от нее, когда автомобиль вытащили из воды. Глаза его были широко раскрыты, а во рту был камень.

– Камень?

– Да. Вот этот камень.

Я протянул ей камень на шелковом платочке, в котором я его с тех пор так и носил. Улика номер один в деле об убийстве Боя Стонтона: кусочек канадского розового гранита размером с куриное яйцо.

Она обстоятельно осмотрела его, потом медленно засунула себе в рот и очень серьезно посмотрела на меня. Или не так уж серьезно? Не было ли в ее глазах озорной искорки? Не знаю. Ее поступок был для меня таким неожиданным, что я плохо соображал. Потом она вынула камушек, тщательно отерла платком и вернула мне.

– Да, это могло произойти, – сказала она.

– Вы довольно хладнокровный человек, – сказал я.

– Да. Моя профессия для хладнокровных людей, мистер Стонтон. Скажите мне, ни у кого не возникало предположения, что ваш отец совершил самоубийство?

– Конечно нет. Это абсолютно не похоже на него. А почему вы вдруг подумали об этом? Я ведь сказал вам, что его убили.

– Но никаких свидетельств убийства обнаружено не было.

– Откуда вам это известно?

– Я прочла, что написал о вас доктор Чуди, и попросила библиотекаря в «Нойе Цюрхер Цайтунг» [4] «Neue Zurcher Zeitung» (нем.) – «Новое цюрихское время». проверить их архив. Знаете, они сообщали о смерти вашего отца – у него были связи с несколькими швейцарскими банками. Сообщение в силу жанра было отрывочным и коротким, но самоубийство тогда казалось наиболее вероятной версией.

– Он был убит.

– В записке доктора Чуди сказано, что, как вы полагаете, к этому может иметь отношение ваша мачеха.

– Да, да. Но только косвенным образом. Она уничтожила его. Она сделала его несчастным, и он перестал быть похожим на себя. Я никогда не думал, что она могла сбросить его с причала. Она убила его психологически.

– Правда? А у меня создалось впечатление, что вы не слишком высокого мнения о психологии, мистер Стонтон.

– Психология играет важную роль в моей профессии. Я довольно известный адвокат по уголовным делам – или вы уже и об этом справились? Я должен разбираться, почему люди поступают так, а не иначе. Будь я глух к психологии, просто не смог бы делать то, что делаю, а именно – выуживать из людей сведения, которые они не хотят сообщать. Ведь и ваша работа состоит в этом, не правда ли?

– Нет, моя работа состоит в том, чтобы слушать то, что люди очень хотят рассказать, но боятся, что никто их не поймет. Вы используете психологию как наступательное оружие в интересах правосудия. Я же – как целительное средство. Такой вдумчивый юрист, как вы, почувствует разницу, и вы уже продемонстрировали, что чувствуете. Вы полагаете, мачеха убила его психологически, но, по-вашему, этого было недостаточно, чтобы побудить его к самоубийству. Знаете, я сталкивалась с такими вещами. Но если убийцей была не она, кто бы это мог быть?