Евдокия Нагродская - Обольщение. Гнев Диониса

Он замолчал и смотрел в сад.

А я? Пока он говорил, я испытывала то, что никогда не испытывала в объятиях мужчины. Это был какой-то горячий вихрь!

Едва он замолчал, я пришла в себя. Ноги мои дрожали, но голос, странный и глухой, был спокоен, когда я сказала:

– Уезжайте, пожалуйста, отсюда.

– Я не могу!

В этих словах была такая мольба, такая детская просьба, а эти бездонные глаза смотрели на меня с такой тоской!

О нет, пусть он не уезжает. Мне хочется еще немного полюбоваться на него, хоть немного побыть с ним – и я тихо говорю:

– Хорошо, оставайтесь, но надеюсь, что больше подобных разговоров не будет. Я полагаюсь на вашу сдержанность.

Как я счастлива, как я безумно счастлива. Я ни о чем не думаю, ничего не делаю. Все словно один бред – красный бред кругом. Я ни минуты не остаюсь с ним одна. Всегда мы бываем в большой компании и даже почти не разговариваем друг с другом, но я вижу его глаза. Я словно черпаю в его страсти свое спокойствие. Я холодна, я сдержанна целый день.

Но ночью – другое дело. Никто не видит, никто не знает. Окружающие тоже не замечают. Даже Женя – моя наивная «опытная» Женя.

Старк качается с Женей на качелях, а я срисовываю его в альбом. У меня целый альбом этих набросков, который я прячу от всех.

Через три недели я вернусь в Петербург, и все пройдет… Теперь же пусть будет так, как есть. Мы живем только раз! И кому я делаю зло моей любовью: о ней никто никогда не узнает.

Его нет уже третий день. Сидоренко говорит, что он уехал куда-то в леса.

Вчера явился Андрей и сообщил, что Старк провел эти три дня у них на лесопильне, и они приехали вместе.

И Андрей заколдован! Он только и говорит о Старке. Передает мне слово в слово беседы с ним, его мнения о разных предметах и людях. Странно, что мальчик Андрей гораздо больше понимает Старка, чем взрослый Сидоренко.

Я лежу в гамаке, а Андрей, около меня верхом на стуле, размахивает руками и с увлечением говорит:

– Мы очень много говорили, чуть не всю ночь, обо всем, обо всем, и о вас много говорили.

– Обо мне?

– Да. Эдгар Карлович отзывается о вас с таким уважением. Он меня расспрашивал о вас и… и я ему рассказал, как вы меня тогда образумили.

– Вот как? У вас за три дня явилась такая дружба? – спрашиваю я.

– Вот подите же. У меня много товарищей в гимназии, а им бы я этого не сказал. Вы говорите – дружба! А я скажу вам, что я его полюбил, как брата! Как вы думаете, отчего это случилось?

– Не знаю, Андрюша.

– Я и сам не знаю. У меня даже к нему нежность какая-то. Он кочергу в узел завязывает, а я, идучи с ним через реку вброд, чуть не предложил его на руках понести! А правда, какой он красивый?

– Ну что вы! – поддразниваю я Андрея, чтобы заставить его еще говорить о Старке. Мне так приятно говорить о нем.

– Эх вы, женщины, вам подавай все атлетов! Да он сильнее всех у нас был, кроме младшего Чалавы, даром что на барышню похож, – с негодованием возражает Андрей. – Вы бы посмотрели, как он бревна ворочает! Двое не повернут! А какой он ловкий и гибкий, не чета вашему супиранту.

– Какому супиранту? – спрашиваю я со смехом.

– Да Сидоренко. Скажете, что Сидоренко красивее?

– Ну конечно, красивее. Андрей с досадой плюет.

Возвращаемся из одного из садов, расположенных в окрестностях городка. Компания большая. Старк, Андрей и я оказываемся в арьергарде. Я несу огромный букет роз, срезанных для меня Сидоренкой.

После нашего объяснения с Женей я попросила ее всегда держать его подальше от меня, а то зачем нарываться на объяснение в любви и потом обоим чувствовать себя неловко. Мы вышли из сада под руку с ним, но Женя, вспомнив свою обязанность, моментально вместе с Липочкой вцепилась в него и утащила вперед. Он только беспомощно оглядывается на нашу группу.

Старк предлагает мне руку, но я отказываюсь. Этого я не могу. Я отлично владею собой, но не могу остаться спокойной, идя с ним под руку.

Андрей идет между нами.

– Ах, Андрюша, милый, я забыл мою палку на скамейке, где мы сидели. Вас не затруднит принести ее? – говорит Старк.

Андрей бросается назад. Я хочу окликнуть его, но не хочу, чтобы Старк догадался о моей слабости.

– Я уезжал на три дня, я старался о вас не думать, но ничего не помогает, – говорит он, не глядя на меня.

Я ускоряю шаг.

– Вы велели мне молчать, но я не могу. Дайте мне хоть вашу ручку, ведь это такой пустяк, крошка с богатого пира человека, которого вы любите. Он так богат, так счастлив! Как я завидую ему!

Я почти бегу.

– Пойми, дорогая женщина, что ты бросишь милостыню, одно пожатие руки, один взгляд. Милая, я люблю, люблю тебя.

Я догоняю остальную компанию.

– Ну, Тата, у вас опять лихорадка, – замечает Марья Васильевна, возьмите мой платок. А все ваше франтовство! Вечером щеголяете в декольте.

Я кутаюсь в платок и дрожу, дрожу. Я благословляю тебя, кавказская лихорадка! Под твоим флагом я могу дрожать, щеки мои горят, я едва отвечаю на обращенные ко мне вопросы. Придя домой, я могу уйти в свою комнату и, уткнувшись головой в подушки, прислушиваться, как в моих ушах звучит этот страстный шепот. Да здравствует кавказская лихорадка!

Невозможная жара и духота! Воздух сухой. Над морем, на горизонте, черно-серая туча. Обязательно будет гроза. Я, как кошка, чувствую приближение грозы. В такую жару страшно перейти двор, а неугомонная Женя тащит меня полверсты в гору с визитом к Сидоренко. Это ей пришло в голову сегодня за завтраком, и она смакует его удивление, его восторг при виде меня и потом досаду, что у него не получится сказать со мной ни одного слова.

– Я буду вечно тут! Вот он мне все в любви объясняется, я и сделаю вид, что поверила, заплачу и скажу: поговорите с мамашей. Воображаю его физиономию! Не кружи голову наивным девицам, не объясняйся зря в любви.

Женя так мила в своем шаловливом настроении, что я не могла ей отказать и тащусь за ней на гору, к белому домику, где живет Сидоренко.

– Тс-с… Тата! Мы сейчас их накроем в легких туалетах, то-то всполошатся! – шепчет Женя.

Я делаю движение назад. В тени дома под развесистым эвкалиптом в плетеном кресле полулежит Старк. Жакет его белого костюма висит на дереве. Он без жилета, и ворот его голубой мягкой рубашки расстегнут.

Сидоренко, в темной русской рубашке тоже с расстегнутым воротом и без пояса, приготовляет какое-то питье со льдом. Я вижу нежную шею Старка, отделяющуюся резкой чертой от загорелого лица, и мне делается буквально страшно. Я хочу убежать, но момент упущен. Женя распахивает калитку и объявляет:

– Отряд казаков врывается в мирную китайскую деревню. Вы взяты в плен!

Мужчины вскакивают. Сидоренко хочет бежать в дом, а Старк хватается за свой жакет.

– Ни с места! – кричит Женя, прикладывая к плечу свой зонтик, как ружье. – Одно движение, и мы… исчезаем.