Ги Мопассан - Пышка (сборник)

В доме, старом и сыром, слегка пахло плесенью. Временами по коридору проносился запах одеколона, а сквозь приоткрытую дверь снизу, подобно раскатам грома, врывались, разносясь по всему дому, грубые крики мужчин, веселившихся в нижнем этаже, вызывавшие на лицах посетителей второго этажа гримасу беспокойства и отвращения.

Мадам была в большой дружбе со своими клиентами и никогда не покидала салона, интересуясь городскими новостями, которые они ей передавали. Ее степенный разговор вносил разнообразие в бессвязную болтовню трех женщин. Он был как бы отдыхом от вольных шуток тучных буржуа, которые каждый вечер разрешали себе здесь этот приличный и умеренный кутеж – выпить рюмку ликера в компании публичных женщин.

Трех девиц верхнего этажа звали: Фернанда, Рафаэль и Роза-Кляча.

Штат дома был невелик и поэтому подобран так, чтобы каждая из девушек являлась как бы образцом определенного женского типа и любой потребитель мог найти здесь хотя бы приблизительное воплощение своего идеала.

Фернанда изображала «прекрасную блондинку». Это была рослая, полная, почти тучная женщина с рыхлым телом, настоящая дочь полей, у которой никогда не сходили с лица веснушки, а короткие и светлые, бесцветные волосы, напоминавшие расчесанную паклю, едва прикрывали темя.

Рафаэль, уроженка Марселя, потаскушка приморских портов, худая, с торчащими накрашенными скулами, играла роль обязательной в каждом публичном доме «прекрасной еврейки». Ее черные волосы, напомаженные бычьим мозгом, ложились завитушками на висках. Глаза были бы красивы, если бы правый не портило бельмо. Изогнутый крючком нос опускался на выдающуюся вперед челюсть, и два вставных верхних зуба резким пятном выделялись рядом с нижними, потемневшими от времени, как старое дерево.

Роза-Кляча, настоящий комок мяса, словно вся состоявшая из одного живота на крохотных ножках, с утра до вечера визгливо распевала скабрезные или чувствительные песенки, рассказывала какие-то бесконечные, никому не интересные истории и прерывала болтовню только для того, чтобы приняться за еду, а еду – чтобы опять заговорить; подвижная, как белка, несмотря на свою толщину и короткие ножки, она постоянно вертелась. Ее смех – целый каскад визгливых криков – раздавался беспрерывно и без всякого повода то тут, то там – в комнатах, на чердаке, внизу в кабачке, повсюду.

Две девушки из нижнего этажа: Луиза по прозвищу Курочка и Флора, которую называли Качалкой, потому что она немного прихрамывала, одна – неизменно одетая «Свободой» с трехцветным поясом, другая – в фантастическом костюме испанки, с медными цехинами, плясавшими в рыжих волосах при каждом ее неровном шаге, – имели вид судомоек, нарядившихся для карнавала. Эти типичные трактирные служанки, ничем – ни красотой, ни безобразием – не отличавшиеся от любой женщины из простонародья, были известны в порту под насмешливой кличкой «Два Насоса».

Между пятью женщинами царил вооруженный мир, впрочем редко нарушаемый благодаря мудрой политике Мадам и ее неистощимому благодушию.

Заведение, единственное в городке, посещалось усердно. Хозяйка сумела придать всему такой приличный тон, была так любезна, так предупредительна ко всем, так славилась своим добрым сердцем, что ее окружало известного рода уважение. Завсегдатаи заведения ухаживали за нею и торжествовали, если удавалось заслужить какой-нибудь знак особого внимания с ее стороны. А днем, встречаясь где-нибудь на деловой почве, они говорили друг другу: «Вечером увидимся – там, где всегда», как говорят: «Встретимся в кафе после обеда – хорошо?»

Словом, дом Телье был местом, где отводили душу, и редко бывало, чтобы кто-либо из его завсегдатаев пропустил ежевечернее собрание.

И вот однажды вечером, в конце мая, г-н Пулен, лесоторговец и бывший мэр, придя первым, нашел дверь запертой. Фонарик за решеткой не был зажжен; дом точно вымер, из него не доносилось ни звука. Пулен постучал, сначала тихо, потом сильнее; никто не откликнулся. Тогда он медленно зашагал обратно по улице и, дойдя до Рыночной площади, встретил г-на Дювера, судовладельца, который направлялся туда же, откуда шел он. Они вернулись к дому вместе, постучали снова, но безуспешно. Вдруг совсем близко от них послышался страшный шум, и, обойдя дом, они увидели толпу английских и французских матросов, колотивших кулаками в закрытые ставни кабачка.

Оба буржуа тотчас обратились в бегство, боясь себя скомпрометировать. Но легкий свист остановил их: это г-н Турнево, рыбосол, увидел их и окликнул. Новость, сообщенная ими, сильно огорчила Турнево, тем более сильно, что он, как человек женатый и отец семейства, находился под строгим надзором и ходил в дом Телье только по субботам, – secuntatis causa, [19]как он говаривал, намекая на периодически применяемые санитарной полицией меры, в тайну которых его посвятил приятель, доктор Борд. Сегодня был как раз его вечер – и вот теперь он оказывается лишенным удовольствия еще на целую неделю.

Трое мужчин, сделав большой крюк, дошли до набережной и по дороге встретили молодого г-на Филиппа, сына банкира, тоже завсегдатая дома, и сборщика податей, г-на Пемпес. Все вместе вернулись обратно по Еврейской улице, чтобы в последний раз попытать счастья. Но разъяренные матросы осаждали дом, швыряли камни, орали во все горло. И пятеро клиентов верхнего этажа, поскорее ретировавшись, стали бродить по улицам.

Они встретили еще г-на Дюпюи, страхового агента, потом г-на Васа, члена коммерческого суда, и началась длинная прогулка. Сперва они забрели на мол и, усевшись все в ряд на гранитный парапет, смотрели на бурлящую воду. Пена на гребнях волн вспыхивала во мраке ослепительной белизной, почти тотчас же угасая, и монотонный шум моря, бьющегося о скалы, раздавался в ночной тишине вдоль всего каменистого берега. Так, в унынии, сидели они здесь некоторое время. Наконец Турнево объявил:

– А тут невесело!..

– Да, совсем невесело, – поддержал его Пемпес.

И они медленно двинулись обратно в город.

Пройдя по улице Су-Ле-Буа, которая тянется над берегом, они по деревянному мосту перешли через Ретеню, миновали железную дорогу и снова вышли на Рыночную площадь. Здесь между сборщиком податей Пемпесом и рыбосолом Турнево неожиданно возникла ссора из-за какого-то съедобного гриба, найденного одним из них, по его уверению, в окрестностях города.

Так как скука рождает раздражение, то они от слов перешли бы, может быть, к действиям, если бы не вмешались другие. Пемпес, разозлившись, ушел, и тотчас же начались новые пререкания, на этот раз между бывшим мэром Пуленом и страховым агентом Дюпюи по поводу жалованья сборщика податей и его предполагаемых побочных доходов. С обеих сторон сыпались уже оскорбительные замечания, как вдруг разразилась буря диких криков, и толпа матросов, которым надоело ожидать напрасно у запертого дома, хлынула на площадь. Взявшись попарно за руки, они шли длинной процессией и неистово горланили. Компания обывателей укрылась под воротами, и шумная орава понеслась дальше по направлению к монастырю. Долго еще доносились издали крики, постепенно затихая, подобно удаляющейся грозе. Потом наступила тишина.