Кнут Гамсун - Август

— Боже милостивый! — восклицает та.

Не так уж и много было у неё причин всплескивать руками, но всё же в узелке лежала нарядная одежда, повседневная одежда, ещё смена, вдобавок букварь с петухом и аспидная доска с привязанным на шнурке грифелем. А сверх того гвозди, и камушки, и спички, и осколки стекла, словом, всё, что мальчишки таскают в карманах. Но свои маленькие топорики мальчишки должны были нести в руках.

Из дома вышли все вместе, и Ане Мария решила немножко проводить их. Но и Каролус хотел того же, он был крайне обижен и сказал ей:

— Разве только тебе хочется проводить мальчиков, разве я тоже не могу немножко проводить их?

Поулине из своей лавки видела, как уходят пять человек, а возвращаются лишь двое. Она сразу поняла, в чём дело. До Августа ли, когда в Поллене происходит так много всякого...

Прошёл слух насчёт сельди в Эйд-фьорде. Возможно, это был всего лишь слух, новая робкая надежда, но вообще-то Эйд-фьорд издавна славился косяками сельди, так что всё это могло и оказаться правдой. А если слух окажется правдой, как поступить хозяевам невода Роландсену и Габриэльсену — снова уехать из Поллена, продав свои роскошные дома, на которые, кстати сказать, никто не зарился? Или вернуться в свои прежние дома на Вестеролене, которые принадлежали теперь другим людям?

Возможно, они вообще совершили большую глупость, перебравшись из одной бухты в другую. Ничего не скажешь, сельдь — это всё равно что рейсовый пароход, он ходит много лет, по два раза в году. Но однажды возьмёт да и не явится, пройдёт мимо пристани. И тут уж ничего не поделаешь, это судьба. Тогда на Поллен опускалась тьма, никакой жизни, никаких шуток, нет чаек, нет крачек, скудный дымок над крышами, полленцы смотрят в землю, а земля вся занята под городские дома.

У Габриэльсена дела обстояли ещё не так худо. У него была большая шхуна с неводом, он мог с одним лишь помощником дойти на парусах к безлесным Лофотенам, доставить груз жердей и наколотых дров и заработать себе там на жизнь. Вдобавок Габриэльсен был молодой и проворный, и голова неплохая, не говоря уже о том, что гувернантка обучила его немецкому языку.

Вот с бывшим главой банка, Роландсеном, дело обстояло много хуже. В лавке рассказывали, что несколько дней назад он вернулся с юга и с тех пор прятался от людей и никуда не выходил. Не иначе родственники бросили его в беде и вдобавок запугали чем-то. Но ещё до обеда в понедельник прошёл слух, будто Роландсен надел свой будничный костюм, зюйдвестку и направился в Северный посёлок в надежде подрядиться на чью-нибудь шхуну, чтобы идти на Лофотены за сельдью, — такое с ним было в первый раз.

— Быть того не может! — недоверчиво воскликнула Поулине.

Одна из женщин клянётся и божится, что собственными глазами видела его в этом облачении, когда он направлялся в Северный посёлок.

— А ведь какой был благородный!

Староста Йоаким, который читал всё подряд, вычитал в газете: «Хозяйственный упадок не всегда служит плохой школой, бывает и так, что сей упадок делает дураков настоящими мужчинами».

То одно, то другое, в этот понедельник посёлок просто бурлит от новостей и событий, и в лавке полно народу, который затем и собрался, чтобы нести эти новости дальше. Конечно, главной темой было вчерашнее оглашение с амвона: Теодорова-то Эстер заполучила доктора.

Полленцы от всего сердца желали ей счастья, она унаследовала от матери многие черты, её любили, девушка без изъяна, работящая, за что ни возьмётся, самая красивая девушка к северу от Будё...

— Ну уж, ну уж! — замечает кто-то.

Да, все готовы это подтвердить!

— Никто из нас не знает, что там есть к северу от Будё.

— Любой с этим согласится, стоит только взглянуть на неё.

Женский голос:

— А говорят, она ест уголь.

— Быть того не может.

— Может, — говорит женщина, — как ни жаль, а это так.

Поулине спрашивает:

— А ты сама это видела? Она что, приходила к тебе домой и ела твой уголь?

Женщину поддерживает другая:

— Спокойней, Поулине, спокойней. Такое про Эстер знают многие, не мы одни.

— Знают они! — злится Поулине. — А если бы такую гадость сказали о твоей дочери? Одна только зависть, и ничего больше. Это выдумали некоторые девушки, чтобы отомстить Эстер за то, что она красивее их.

— Про Эстер много лет такое говорили, — стоят на своём женщины.

— Ну и что? — разгорячилась Поулине. — Сперва она служила у Осии, так ведь? И Осия говорит о ней только хорошее, и Ездра тоже. Они не говорят, что она ела у них уголь.

— Да уж, эти гномы тебе скажут правду... — шепчет одна женщина другой, и обе криво улыбаются, опустив глаза в землю.

Затем разговор переходит на Кристофера и его раны. А за это полагается суровое наказание. Конечно же Кристофер поступил подло, выкопав картошку у Августа, которая так замечательно взошла, но чтобы ударить человека в грудь длинным-предлинным ножом — так может поступить только бандит и убийца. Августа следовало немедленно арестовать.

— А вы знаете, что у него росло на картофельном-то поле? — спрашивает Поулине.

— Разве не картошка? Особый сорт?

— Табак.

Тут все разинули рот:

— Табак? Это как же?

Но когда они узнали, что это и в самом деле был табак для полленцев, настроение у них круто изменилось, и они признали, что Кристофер вёл себя как подлая скотина. Но может, он не знал, что это табак? Подумать только, табак. Август вполне мог собрать урожай табака! Престранный это был тип в Поллене...

Пришёл Август, чтобы прикрепить колокольчик над входной дверью. Поулине заметила, что в последний вечер у него есть дела и поважнее, но, поскольку он, не пускаясь в споры, присмотрел козий колокольчик из тех, что висели на стенах лавки, а вдобавок у него была готова дужка, на которой этот колокольчик должен был раскачиваться, она не стала его удерживать от этой, последней глупости. Август управился быстро; колокольчик опробовали, громкий и предостерегающий звон разнёсся на весь дом.

— Ну что ты теперь скажешь? — спросил он. — Прямо как в больших городах!

Благодарности он не дождался.

— А не пора ли тебе собираться, чтобы не прозевать почтовый пароход сегодня вечером? — спросила Поулине.

— Сегодня вечером? Ни за что. Ведь сегодня восемнадцатое.

— По-моему, ты совсем рехнулся! — воскликнула она. — Как же ты тогда попадёшь на пароход?

— Не волнуйся, попаду, — отвечал он, — ты за меня не тревожься! А теперь, Поулине, будь так добра, дай-ка мне немного твоих специй.

— Можешь делать всё, что тебе заблагорассудится, меня это не касается. Но завтра поутру, часов эдак в семь, за тобой придёт ленсман.

— Поутру в семь часов я уже буду далеко-далеко, — сказал Август. — Когда часы покажут двенадцать часов и одну минуту, я уйду. Это уже будет девятнадцатое.