О. Генри - Дороги судьбы

Он провел его через коридор и приемную в обширный кабинет, где в большом кожаном кресле, одетый во все черное, в тяжком раздумье сидел мрачный человек. Обращаясь к этому человеку, он сказал:

– Ваше Величество, я говорил вам, что дворец кишит изменниками и шпионами, как погреб крысами. Вы, Ваше Величество, считали, что это плод моей фантазии. Но вот человек, проникший с их помощью во дворец. Он явился с письмом, которое мне удалось перехватить. Я привел его сюда, чтобы вы, Ваше Величество, убедились, что мое рвение отнюдь не чрезмерно.

– Я сам допрошу его, – отозвался король, шевельнувшись в своем кресле. Он с трудом поднял отяжелевшие веки и мутным взором посмотрел на Давида.

Поэт преклонил колено.

– Откуда явился ты? – спросил король.

– Из деревни Вернуа, департамент Ора-и-Луара.

– Что ты делаешь в Париже?

– Я… хочу стать поэтом, Ваше Величество.

– Что ты делал в Вернуа?

– Пас отцовских овец.

Король снова пошевелился, и глаза его посветлели.

– О! Среди полей?

– Да, Ваше Величество.

– Ты жил среди полей. Ты уходил на заре из дома, вдыхая утреннюю прохладу, и ложился под кустом на траву. Стадо рассыпалось по склону холма; ты пил ключевую воду; забравшись в тень, ел вкусный черный хлеб и слушал, как в роще свистят черные дрозды. Не так ли, пастух?

– Да, Ваше Величество, – вздыхая, сказал Давид, – и как пчелы жужжат, перелетая с цветка на цветок, а на холме поют сборщики винограда.

– Да, да, – нетерпеливо перебил король, – поют, разумеется, и сборщики винограда; но черные дрозды! Ты слышал, как они свистят? Часто они пели в роще?

– Нигде, Ваше Величество, они не поют так хорошо, как у нас в Вернуа. Я пытался передать их трели в стихах, которые я написал.

– Ты помнишь эти стихи? – оживился король. – Давно я не слыхал черных дроздов. Передать стихами их песню – это лучше, чем владеть королевством! Вечером ты загонял овец в овчарню и в мире и покое ел свой хлеб. Ты помнишь эти стихи, пастух?

– Вот они, Ваше Величество, – с почтительным рвением сказал Давид:

– Ваше Величество, – перебил резкий голос, – разрешите мне задать этому рифмоплету несколько вопросов. Время не ждет. Прошу прощения, Ваше Величество, если я слишком назойлив в моей заботе о Вашей безопасности.

– Преданность герцога д'Омаль слишком хорошо испытана, чтобы быть назойливой. – Король погрузился в кресло, и глаза его снова помутнели.

– Прежде всего, – сказал герцог, – я прочту вам письмо, которое я у него отобрал.

«Сегодня годовщина смерти наследника престола. Если он поедет, по своему обыкновению, к полуночной мессе молиться за упокой души своего сына, сокол ударит на углу улицы Эспланад. Если таково его намерение, поставьте красный фонарь в верхней комнате, в юго-западном углу дворца, чтобы сокол был наготове».

– Пастух, – строго сказал герцог, – ты слышал, что здесь написано. Кто вручил тебе это письмо?

– Господин герцог, – просто сказал Давид. – Я вам отвечу. Мне дала его дама. Она сказала, что ее мать больна и надо вызвать ее дядю к постели умирающей. Мне непонятен смысл этого письма, но я готов поклясться, что дама прекрасна и добра.

– Опиши эту женщину, – приказал герцог, – и расскажи, как она тебя одурачила.

– Описать ее! – сказал Давид, и нежная улыбка осветила его лицо. – Где найти те слова, которые могли бы совершить это чудо! Она… Она соткана из света солнца и мрака ночи. Она стройна, как ольха, и гибка, словно ива. Поглядишь ей в глаза, и они мгновенно меняются: широко открытые, они вдруг сощурятся и смотрят, как солнце сквозь набежавшие облака. Она появляется – все сияет вокруг, она исчезает – и ничего нет, только аромат боярышника. Я увидел ее на улице Конти, дом двадцать девять.

– Это дом, за которым мы следили, – сказал герцог, обращаясь к королю. – Благодаря красноречию этого простака перед нами предстал портрет гнусной графини Кебедо.

– Ваше Величество и Ваша Светлость, – взволнованно начал Давид. – Надеюсь, мои жалкие слова ни на кого не навлекут несправедливого гнева. Я смотрел в глаза этой даме. Ручаюсь своей жизнью, она – ангел, что бы ни было в этом письме.

Герцог пристально посмотрел на него.

– Я подвергну тебя испытанию, – сказал он, отчеканивая каждое слово. – Переодетый королем, ты в его карете поедешь в полночь к мессе. Согласен ты на это испытание?

Давид улыбнулся.

– Я смотрел ей в глаза, – повторил он. – Мне других доказательств не надо. А вы действуйте по своему усмотрению.

В половине двенадцатого герцог д'Омаль собственными руками поставил красный фонарь на окно в юго-западном углу дворца. За десять минут до назначенного часа Давид, опираясь на руку герцога, с ног до головы облаченный в королевскую одежду, прикрыв лицо капюшоном, проследовал из королевских покоев к ожидавшей его карете. Герцог помог ему войти и закрыл дверцу. Карета быстро покатила к собору.

В доме на углу улицы Эспланад засел капитан Тетро с двадцатью молодцами, готовый ринуться на крамольников, как только они появятся. Но, по-видимому, какие-то соображения заставили заговорщиков изменить свой план. Когда королевская карета достигла улицы Кристоф, не доезжая одного квартала до улицы Эспланад, из-за угла выскочил капитан Дероль со своей кучкой цареубийц и напал на экипаж. Стража, охранявшая карету, оправившись от замешательства, оказала яростное сопротивление. Капитан Тетро, заслышав шум схватки, поспешил со своим отрядом на выручку. Но в это время отчаянный Дероль распахнул дверцу королевской кареты, приставил пистолет к груди человека, закутанного в темный плащ, и выстрелил. С прибытием подкрепления улица огласилась криками и лязгом стали; лошади испугались и понесли. На подушках кареты лежало мертвое тело несчастного поэта и мнимого короля, сраженного пулей из пистолета монсеньора маркиза де Бопертюи.

Итак, три лье тянулась дорога и вдруг озадачила его. Поперек ее пролегла другая дорога, широкая и торная. Давид постоял немного в раздумье и присел отдохнуть у обочины.

Куда вели эти дороги, он не знал. Любая из них могла открыть перед ним большой мир, полный удач и опасностей. Давид сидел у обочины, и вдруг взгляд его упал на яркую звезду, которую они с Ивонной называли своей.

Тогда он вспомнил Ивонну и подумал о том, не поступил ли он опрометчиво. Неужели несколько запальчивых слов заставят его покинуть свой дом и Ивонну? Неужели любовь так хрупка, что ревность – самое истинное доказательство любви – может ее разбить! Сколько раз убеждался он, что утро бесследно уносит легкую вечернюю тоску. Он еще может вернуться, и ни один обитатель сладко спящей деревушки Вернуа ничего не узнает. Сердце его принадлежит Ивонне, здесь он прожил всю жизнь, здесь может он сочинять свои стихи и найти свое счастье.