Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

ная неразбериха. Нужно выждать, пока все нала­

дится. Нет, мы вас сейчас не выпустим.

— Кто «мы»?

— Киев.

Чу-де-са!

Выплывает круглое знакомое лицо москвички.

— Мы уже давно здесь. Мы ведь киевляне, — за­

являет она с гордостью.—У отца моего мужа был

дом вот здесь, на самом Крещатике. Мы самые ко­

ренные… Здесь очень недурной крепдешин… Моя

портниха…

— Придете сегодня к Машеньке? — покрывает

москвичку актерский бас.—Она здесь на несколько

гастролей. Дивный кофе… Варят прямо со сливками

и с коньяком…

Пьют, едят, едят, пьют, кивают головами. Ско­рей! Скорей! Успеть бы еще выпить, еще съесть и прихватить с собой! Близок третий звонок…

Оленушка устроила мне приют у своих подруг. Одна из подруг служила, две младшие еще учились в гимназии.

Все три были влюблены в тенора местной оперы, восторженно клекотали индюшиными голосами и были очень милы.

Жили они во флигеле, во дворе, а двор был весь завален дровами так, что нужно было знать, где проложен фарватер, чтобы, искусно лавируя, до­браться до входной двери. Новички в дровах застре­вали и, выбившись из сил, начинали кричать. Это служило вместо звонка, и девочки спокойно говори­ли друг другу: «Лиля, кто-то пришел, слышишь? В дровах кричит».

Дня через три после моего водворения во фли­гель попал в западню кто-то крупный и закричал козлиным воплем.

Лиля пошла на выручку и привела Гуськина. Он так за эти три дня растолстел, что я не сразу его и узнала.

— А я все считал, что вы на вокзале, и искал для

вас помещение.

— Вы думаете, что я четыре дня сижу в буфете?

Ему, очевидно, лень было очень густо врать.

— Так… Приблизительно предполагал. Здесь

надо хлопотать через специальную комиссию, иначе

помещения не достанете. Ну, конечно, если вы сами

попросите и предъявите свидетельство о болезни…

— Да ведь я же здорова.

— Ну, что —здорова! Когда-нибудь, наверное,

корь была. Вам и напишут: «Страдала корью, необ­

ходимо крытое помещение». Что-нибудь научное на­

пишут. Ну а что вы скажете за Киев? Были на Кре­

щатике? И чего здесь так много блондинок? Пусть

мне это объяснят.

— Вам, очевидно, не нравятся блондинки? — хи­

хикнула одна из девочек.

— Почему нет, брунетки тоже хороши, не хочу

обижать, но в блондинках есть чего-то небесного,

а в брунетках больше земского. Что-о? Нужно будет

устроить ваш вечер.

— Мы уже условились насчет Одессы.

— Эт! Одесса!

Он загадочно усмехнулся и ушел — пухлый, сон­ный, масляный.

Вечером встретила Аверченку и рассказала обо всех своих сомнениях насчет Гуськина.

— По-моему, вы не должны с ним ехать,— решил

Аверченко.—Заплатите ему неустойку и развяжитесь

с ним поскорее. Он, по-моему, для организации лите­

ратурных вечеров совсем непригоден. Он вам или

дрессированную собаку выпустит вместе с вами, или

сам запоет.

— Вот и я этого боюсь. Но как же быть?

— А вот что: посоветуйтесь с моим импресарио.

Это честнейший малый и, кажется, опытный.

Аверченко, человек очень доверчивый и сам ис­ключительно порядочный, всех считал честнейшими малыми и всю жизнь был окружен жуликами. Но… почему все-таки не посоветоваться?

— Ладно. Пришлите мне вашего красавца.

«Красавец» явился на другой день и развил уди­

вительный план:

— Прежде всего не соглашайтесь устраивать

свой вечер в Киеве, потому что это может повредить

моему предприятию с Аверченкой. Один литера­

турный вечер —это интересно, но когда литература

начнет сыпаться как горох, так публика разобьется и сборы падут.

— Отлично,— поняла я.— Это вы хлопочете о се­

бе. А я вас пригласила, чтобы посоветовать

в моих делах.

— Ав ваших делах, так я вам посоветую очень

хитро. Тут надо поступать непременно очень хитро.

Вы себе поезжайте в Одессу, пусть Гуськин устраи­

вает там ваш вечер. Пусть возьмет залу — я вам ска­

жу какую,— есть такая в Одессе зала, где никто ни­

чего не слышит. Ну так вот, в этой зале читайте

себе один вечер ужасно слабым голосом. Публика,

разумеется, недовольна, разумеется, сердится. А вы

дайте заметку в газеты — у вас ведь, наверное, есть

знакомство в прессе, — дайте заметку, что вечер —

такая дрлнь, что ходить не стоит. А потом второй

вечер в той же зале. И снова читайте себе еле слыш­

но—пусть публика скандалит. А тут я подъеду

с Аверченкой, возьму себе небольшой зал, в газетах

пропечатаю огромный успех. Тогда вы позовете

Гуськина и скажете: «Видите себе, как вы плохо ор­

ганизуете дело. Везде скандал. Давайте уничтожим

договор». Ну, так поверьте, что при таких условиях

он на вас сердиться не станет.

Я долго молча на него смотрела.

— Скажите, вы все это сами выдумали?

Он скромно, но гордо опустил глаза.

— Значит, вы советуете мне провалить мои вы­

ступления и самой о себе дать в газеты ругательные

рецензии? Это, конечно, очень оригинально. Но по­

чему же за всю эту оригинальность должен распла­

чиваться несчастный Гуськин? Ведь он же ваш това­

рищ по ремеслу — за что же вы хотите его разорить?

Разве вы не понимаете, какую гадость вы ему

подстраиваете?

Он обиделся.

— Ну, я уже начинаю подозревать, что мой про­

ект вам не нравится. Тогда устраняйте Гуськина как-

нибудь иначе и заключайте договор со мной. Я уже

сумею вам устроить шик.

— Ну, еще бы! Вы самый остроумный человек,

какого я когда-либо встречала.

Он улыбнулся, польщенный.

— Ну уж и самый!

9

Засиживаться у Оленушкиных подруг было не­удобно. Пришлось хлопотать о комнате. Долго, нуд­но, бестолково. Ожидать часами очереди, записы­ваться, приходить каждый день справляться, рас­путывать путаницы.

Наконец комната была получена: в огромном отеле с пробитой крышей, с выбитыми окнами. Первый этаж занимала «Летучая мышь», второй — пустой — ремонтировался, в пустом третьем одна комната — моя.

Комната угловая: два окна в одну сторону лови­ли северный ветер, два в другую — западный. Рамы были двойные, и стекла в них так хитро выбиты, что сразу и не догадаешься: во внутренней раме нижнее левое и верхнее правое. В наружной — ниж­нее правое и верхнее левое. Посмотришь, как будто все в порядке и цело, и не понимаешь, отчего ле­тают письма по комнате и пеньюар на вешалке ше­велит рукавами.

Обстановка — кровать, стол, умывальник и два соломенных кресла. Кресла эти, безумно утомленные жизнью, любили по ночам расправлять свои ручки, ножки и спинки со скрипом и стонами.

Водворилась я в новую свою обитель в холодный сухой осенний день, осмотрелась и спросила, сама не знаю почему: «А какой здесь доктор специалист по «испанке»? У меня будет «испанка» с осложне­нием в легких».