Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

жить его в свою пользу. Хорошо?

— Я совсем немецкий забыла! — говорит Оленуш­

ка.— Помню кое-что из грамматики.

— Ничего, валяйте из грамматики, только с чув­

ством.

— Аусгеноммен зинд: бинден, финден, клинген,—

начала Оленушка,—гелинген, ринген…

— Веселее, Оленушка, оживленнее!..

— Нах, ауф, хинтер, небен, ин, штеен, мит дем

аккузатив, — улыбаясь, щебетала Оленушка.

— Мит, hqx, нехст, небст,—отвечаю я, утверди­

тельно кивая головой.—Смотрите — солдат на­

чинает шевелиться. Валяйте скорее еще!

— Аусгеноммен зинд: бинден, банд, гебунден.

Дринген, дранг…

- Цу, аус…

Солдат смотрел на нас с тусклым любопытством.

— Ну вот, патриотическая жилка у него, очевид­

но, завибрировала. Как же быть дальше?

— Может быть, спеть дуэтом «Дас вар ин Шене-

берг»?

— Петь, пожалуй, неудобно. Куда это уставился

наш солдат? Смотрит на мой чемодан.

Я подхожу к нему. Ага! На моем старом чемода­не наклейка «Берлин». Вот он куда смотрит. Ну, те­перь возьму его голыми руками.

— Берлин! Чудесный город,—говорю я по-немец­

ки.— Вы бывали в Берлине?

Нет, он в Берлине не был.

— Ах, когда все это кончится, непременно поез­

жайте. Ах, ах! Прекрасный город. Ресторан Кемпин-

ского… магазин Вертхейма, пиво, колбаса, красота…

Ах, ах, ах!

Немец улыбается, патриотическая жилка пляшет вовсю.

— А вы были в Берлине?

— Ну, еще бы! Вот доказательство — мой чемо­

дан. Берлин, ах, ах!

Ну, однако, пора к делу.

— Да, это было хорошее время — до войны.

А теперь так трудно. Вот стоим здесь под дождем

и не знаем, как быть. Мы, конечно, были в каранти­

не, но недолго, потому что мы ужасно здоровые.

Нас и отпустили. Только свидетельство мы не дога­

дались взять. Как быть?

Солдат вдруг сделал каменное лицо, повернулся в профиль и, не глядя на меня, сказал:

— Лейтенант Швенн.

И еще раз повторил потише, но очень внуши­тельно:

— Лейтенант Швенн.

Потом сразу повернулся и отошел. Победа! Бегу искать Гуськина. Фонари мигают — мелькает по ним суетливая тень. Конечно, это Гуськин.

— Гуськин! Гуськин! Солдат сказал: «Лейтенант

Швенн». Понимаете?

— Хо! Мне уже десять человек сказали «Швенн».

Он там, у начальника. Надо ждать.

Я вернулась к своим.

Солдатский патриотизм так разыгрался, что, по-видимому, и успокоиться не мог.

— Лейтенант Швенн! — повторил солдат, не гля­

дя на нас.—Нун? Лейтенант Швенн.

Тогда я догадалась и сказала:

- Шон! Уже!

Он шевельнул бровями и ухом и успокоился.

Подошел Гуськин.

— Ну, что?

— Такие пустяки! Так дешево, что прямо стыд!

Что-о? Только нужно все-таки, чтобы вы сами по­

шли поговорить с начальником. Попросите, чтобы

дал пропуск. Он все равно даст, но нужно, чтобы вы.

попросили.

Пошли к начальнику. Что ему сказать — сами не знали.

Начальник — немецкий офицер — сидел за столом. Вокруг — свита, украинская офицерская молодежь.

— Чего же вы так торопитесь? — спрашивала

свита.— Посидите себе у нашем городу.

— Мы очень торопимся. У нас послезавтра в Кие­

ве концерт, мы непременно должны быть к сроку на

месте.

Кое-кто из офицеров знал наши имена. Улыба­лись, смущались, шутили.

— Вот вы вместо того, чтобы задерживать нас,

лучше сами берите разрешение и приезжайте на наш

концерт в Киев,— сказал Аверченко.— Мы вас всех

приглашаем. Приезжайте непременно.

Молодежь заволновалась.

— Концерт? И вы участвуете? Ах, если бы толь­

ко было можно!

— Карантин? Какой там карантин,—бессвязно

лепетал Гуськин.—Это же русские писатели! Они

так здоровы, что не дай б,ог. Слышали вы, чтобы

русский писатель хворал? Фа! Вы посмотрите на

русского писателя!

Он с гордостью выставил Аверченко и даже об­дернул на нем пальто.

— Похож он на больного? Так я вам скажу: нет.

И через три дня, послезавтра, у них концерт. Такой концерт, что я бы сам валом валил на такой кон­церт. Событие в анналах истории. А если нужно ка­рантин, так мы его потом поищем в Киеве. Ей-богу. Найдем и посидим себе немножечко. Отчего нам не посидеть? Что-о?

— Попросите же за нас вашего немца,—сказала

я офицерам.

Те пощелкали каблуками, пошептались, подсуну­ли немцу какие-то бумажки. Тут выступил Гуськин.

— Главное дело, не забудьте сказать, что я преж­

де всех сидел в карантине, — внушительно сказал

он мне.— Еще вздумают меня тут задерживать!

Я свою мамашу уже пять месяцев не видал.

И, повернувшись к изумленным офицерам, заявил официальным тоном:'

— Я нахожусь уже пять месяцев вне матери.

* * *

И вот мы снова в вагоне.

В Гомеле добрые души советовали нам проехать до Киева на пароходе: «Будете проезжать мимо острова, где засела какая-то банда. Банда все паро­ходы обстреливает из пулемета».

Прогулка, очевидно, очень уютная. Но мы все-таки решили ехать по железной дороге.

Вагон приличный, первого класса, но публики не­много и публика странная — все какие-то мужики в сермягах. Сидят, молчат, шевелят бровями. Боро­дач с золотым зубом на мужика совсем не похож. На нем грязный тулуп, но пухлые руки, холеные, с вплывшим в четвертый палец обручальным коль­цом.

Странный народ. Смотрят, положим, не злобно. Когда ехали в классном вагоне из Москвы, публика смотрела на нас зверски: интеллигенты подозревали в нас чекистов, плебс — тех, продолжающих пить кровушку.

Ну вот, скоро и Киев.

Гуськин развлекает нас мирной беседой.

— Я в Киеве познакомлю вас с моим приятелем,—

говорит он Оленушке.— Очень милый молодой че­

ловек, глубоко интеллигентный. Лотос.

- Что?!

— Лотос.

— Индус? — с благоговением спрашивает Оле-

нушка, и я вижу в глазах ее мелькнувшую мечту

о йогах, о посаженной яблоне и плодах ее.

— Ну-у! Зачем так мрачно? Коммивояжер, — отве­

чает обиженный за приятеля Гуськин.

Лотос коммивояжер. Оптические стекла. Аристо­кратической семьи. Дядя имел аптечный склад в Бердянске. Думает жениться.

— А вы, Гуськин, не женаты?

- Нет.

— Отчего?

— У меня слишком высокие требования от де­

вушки.

— Какие же требования?

— Во-первых, дебелость.

Гуськин опустил глаза. Помолчал и прибавил:

— И все ж таки приданое.

С ударением на «и».

— А скажите, Гуськин, как вас зовут? А то нелов­

ко, что мы все зовем вас по фамилии.

Гуськин смущенно усмехнулся.

— Имя? Так вы же станете смеяться.

— Ну, господь с вами. Почему мы будем смеять­

ся?

— Ей-богу, будете смеяться. Я не скажу.

— Ну, Гуськин, милый, честное слово, не будем!

Ну, скажите!

— Не настаивайте, Оленушка,—шепчу я.—Мо­

жет быть, оно как-нибудь на наш слух неприлично

звучит.

— Ну, пустяки, скажите, Гуськин, как вас зовут?