Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

А за дверями в кухне говор, суетня, звенит посу­да, кто-то кого-то бранит, кого-то выгоняют, кто-то заступается, галдят несколько голосов сразу… Милая симфония простой человеческой жизни…

— И где же тарелкэ? И где же тарелкэ? — выры­

вается чье-то звонкое соло из общего аккорда.

— А вуйдэ Мошкэ?

И потом сложный дуэт, что-то вроде: «Зохер-бо-хер, зохер-бохер».

И густое контральтовое соло:

— А мишигене копф.

Дверь осторожно приоткрывается, и в узкую щелку оглядывает нас черный глазок. И прячется. Немножко ниже появляется серый глаз. И тоже пря­чется. Потом гораздо выше прежнего — опять черный, огромный и удивленный…

Это, верно, дочкины дочки ждут нашего пробу­ждения.

Пора вставать.

Поезд уходит только вечером. Целый день при­дется просидеть в К-цах. Скучно. Скучно, вероятно, от спокойствия, от которого отвыкли за последние дни. Два дня тому назад мы на скуку пожаловаться не могли…

Приходит дочкина дочка и спрашивает, что нам приготовить на обед.

Мы с Оленушкой переглядываемся и в один го­лос говорим:

— Яичницу.

— Да, да, и больше ничего не надо.

Дочкина дочка, видимо, удивлена и даже как

будто недовольна. Вероятно, добрая старуха рас­считывала угостить нас на славу.

— Это было бы бессовестно с нашей стороны,

если бы мы стали пользоваться ее порывом.

— Конечно. Яичница все-таки самое дешевое…

Хотя трудно есть ее два дня кряду.

Оленушка смотрит на меня с упреком и опускает глаза./ )

Пришёл Аверченко. Принес целую груду чу-десных\яблок.

Оленуйшш пошла пройтись. Вернулась взволно­ванная.

— Угадайте, что я принесла?

— Не знаю.

— Нет, вы угадайте!

— Корову?

— Нет, вы не шутите! Угадайте.

— Не могу. Кроме коровы, ничего не приходит

в голову. Канделябры, что ли?

— Ничего подобного,—торжественно говорит

она и кладет на стол плитку шоколада.— Вот!

Подошла актриса с собачкой, выпучила глаза. Собачка удивилась тоже: понюхала шоколад и тявкнула.

— Откуда? — расспрашивали мы.

— Представьте себе — прямо смешно,—преспо­

койно купила в лавчонке. И никто ничего и не спра­

шивал, никаких бумаг, и в очереди не стояла. Прямо

увидела, что в окошке выставлен шоколад,— вошла

и купила. Бормана. Смотрите сами.

Какая странная бывает жизнь на белом свете: идет человек по улице, захотел шоколаду, вошел в магазин и — «пожалуйста, сделайте ваше одолже­ние, извольте-с». И кругом люди, и видят, и слышат, и никто ничего, будто так и надо. Прямо анекдот!

— И не кооператив?

— Да нет же. Просто лавчонка.

— Ну-ну! Нет ли тут подвоха. Давайте попро­

буем. А когда съедим, можно еще купить.

— Только, пожалуй, второй раз уж мне лучше не

ходить,—решает Оленушка.—Пусть кто-нибудь

другой пойдет, а то еще покажется подозри­

тельным…

Умница Оленушка! Осторожность никогда не вредит.

Когда первая вспышка восторга и удивления про­ходит, снова становится скучно. Как дотянуть до вечера?

Собачка пищит. Ее хозяйка ворчит и штопает перчатки. Оленушка капризничает:

— Разве это жизнь? Разве так надо жить? Мы

должны так жить, чтобы травы не топтать. Вот се­

годня опять будет яичница, значит, снова истребле­

ние жизней. Человек должен посадить яблоню и пи­

таться всю жизнь только ее плодами.

— Оленушка, милая,— говорю я,— вот вы сейчас

за один присест и между прочим съели добрый деся­

ток. Так надолго ли вам яблони-то хватит?

У Оленушки дрожат губы — сейчас заревет.

— Вы смеетесь надо мной! Да! Да, я съела деся­

ток яблок, так что же из этого? Это-то меня и у…

уби… вает больше всего… что я так погрязла,

и бе… безвольная…

Тут она всхлипнула, и, уж не сдерживаясь, распу­стила губы, и заревела, по-детски выговаривая «бу-у-у!».

Аверченко растерялся.

— Оленушка! Ну что же вы так убиваетесь! —

утешал он.— Подождите денек — вот приедем в Киев

и посадим яблоню.

— Бу-у-у! — убивалась Оленушка.

— Ей-богу, посадим. И яблоки живо поспеют —

там климат хороший. А если не хватит, можно не­

множко прикупать. Изредка, Оленушка, изредка! Ну,

не будем прикупать, только не плачьте!

«Это все наша старуха наделала,— подумала я.—Оленушке перед этой святой женщиной кажется, что все мы гнусные, черствые и мелочные людишки. Ну что тут поделаешь?»

Легкий скрип двери прервал мои смятенные мыс­ли…

Опять глаз!

Посмотрел, спрятался. Легкая борьба за дверью. Другой глаз, другого сорта. Посмотрел и спрятался. Третий глаз оказался таким смелым, что впустил с собой в щелочку и нос.

Голос за дверью нетерпеливо спросил:

- Ну-у?

— Вже! —ответил он и спрятался.

Что там делается?

Мы стали наблюдать.

Ясно было: на нас смотрят, соблюдая очередь.

— Может быть, это Гуськин нас за деньги по­

казывает? — додумался Аверченко.

Я тихонько подошла к двери и быстро ее распах­нула.

Человек пятнадцать, а то и больше, отскочили и, подталкивая друг друга, спрятались за печку. Это все были какие-то посторонние, потому что дочкины дочки и прочие домочадцы занимались своим делом, даже как-то особенно усердно, точно подчеркивая свою непричастность к поведению этих посторон­них. А совсем отдельно стоял Гуськин и невинно облупливал ногтем штукатурку со стенки.

— Гуськин! Что это значит?

— Ф-фа! Любопытники. Я же им говорил: чего

смотреть! Хотите непременно куда-нибудь смотреть,

так смотрите на меня. Писатели! Что-о? Что у них

внутри — все равно не увидите, а снаружи —так со­

всем такие же, как я. Что-о? Ну, конечно, совсем та­

кие же.

Одно интересно — продавал Гуськин на нас би­леты или пускал даром? Может быть, и даром, как пианист, который, чтобы не терять doigte 1 , упраж­няется на немых клавишах.

Мы вернулись к себе, заперев дверь поплотнее.

— А собственно говоря, почему мы их лишили

удовольствия? — размышляла Оленушка.—Если им

так интересно — пусть бы смотрели.

— Верно, Оленушка,— поспешила я согласиться

(а то еще опять заревет).—Да, скажу больше:

чтобы доставить им удовольствие, мы бы должны

были придумать какой-нибудь трюк: поставить

Аверченку кверх ногами, взяться за руки и кружить­

ся, а актрису с собачкой посадить на комод, и пусть

говорит «ку-ку».

Днем, после первой яичницы (потом была и вто­рая — перед отъездом), развлек нас старухин муж. Это был самый мрачный человек из всех встре­ченных мною на пути земном. Настоящему не дове­рял, в будущее не верил.

— У вас здесь, в К-цах, хорошо, спокойно.

Он уныло долбил носом.

— Хорошо-о. А что будет дальше?

— Какие вкусные у вас яблоки!

— Вкусные. А что будет дальше?

— У вас много дочек.

— Мно-го-о. А что будет дальше?