Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

Нужно сразу сытное и горячее.

— Холодная? Нет, мы закажем горячую. Ели вы

в «Вене» черный хлеб, поджаренный с мозгами?

Нет? Вот видите, а беретесь рассуждать. Чудная

вещь, и горячая.

— Телячьи мозги? — деловито любопытствует

Оленушка.

— Не телячьи, а из костей. Ничего-то вы не по­

нимаете. А вот еще, у Контана на стойке, где закус­

ки, с правой стороны — между грибками и ома­

ром—всегда стоит горячий форшмак — чудесный.

А потом, у Альберта, с левой стороны, около морто-

деллы,—итальянский салат… А у Медведя, как раз

посредине, в кастрюлечке, такие штучки, вроде уш­

ков с грибами, тоже горячие…

— Хорошо,—торопится Оленушка.— Не будем

терять время. Значит, все это из всех ресторанов бу­

дет уже на столе, но все-таки одновременно и жа­

реный гусь с капустой… нет, с кашей, с кашей

сытнее.

— А не с яблоками?

— Я же говорю, что с кашей сытнее. Беретесь

рассуждать, а сами ничего не понимаете. Так мы ни­

когда ни до чего не договоримся.

— А где же все это будет? — спрашиваю я.

— Где? Так, вообще…— рассеянно отвечает Оле­

нушка и снова пускается в деловой разговор.— Еще

можно из Кисловодска достать шашлык, из Орехо­

вой Балки.

— Вот это дельно, — соглашается Аверченко.—А

в Харькове я ел очень вкусные томаты с чесноком.

Можно их подать к этому шашлыку.

— А у нас в имении пекли пирог с налимом.

Пусть и этот пирог подадут.

— Отлично, Оленушка.

Зашевелилась в углу темная глыба. Гуськин по­дал голос.

— Извиняюсь, госпожа Тэффи…—вкрадчиво

спросил он.—Я любопытен знать… вы любите

клюцки?

— Что? Клецки? Какие клецки?

— Моя мамаша делает клюцки из рыбы. Так она

вас угостит, когда вы будете у нас жить.

— Когда же я буду у вас жить? —с тоской

ужасных предчувствий спрашиваю я.

— Когда? В Одессе,—спокойно отвечает Гуськин.

— Так ведь я буду в «Лондонской» гости­

нице!

— Ну, конечно. Кто спорит? Никто даже не спо­

рит. Вы себе живете в «Лондонской», но пока что,

пока багаж, пока извозчик, пока все эти паскудники

разберутся, вы себе спокойно сидите у Гуськина,

и мамаша угощает вас клюцками.

О-о-о! Мое больное воображение сразу нарисова­ло мне комнатку, разделенную пополам ситцевой за­навеской. Комод. На комоде гуськинские штиблеты и отслуживший воротничок. А за перегородкой — ма­маша стряпает «клюцки».

— Тут что-то дело неладно,—шепчет мне Авер­

ченко.— Надо будет вам в Киеве хорошенько ра­

зобраться во всех этих комбинациях.

Ободренный моим молчанием Гуськин развивает планы:

— Мы еще можем в Гомеле устроить вечерок. Ей-

богу, можем по дороге сделать. Гомель, Шавли. Ру­

чаюсь, везде будет валовой сбор.

Ну и Гуськин! Вот это антрепренер! За таким не пропадешь.

— А скажите, Гуськин,—спрашивает Аверчен­

ко,— вам, наверное, очень много приходилось возить

гастролеров?

— Э, таки порядочно. Хор возил, труппу возил.

Вы спросите Гуськина, чего Гуськин не возил.

— Так вы, вероятно, миллионы заработали на

этих валовых сборах-то?

— Миллионы? Хе! Дайте мне разницу. Дайте мне

разницу от двадцати тысяч, так я уже буду доволен.

— Ничего не понимаю,—шепчу я Аверченке.—

Какую ему нужно разницу?

— Это значит, что он так мало заработал, что ес-

ли вычесть эту сумму из двадцати тысяч, то он с удовольствием возьмет разницу.

Господи, какой сложный человек мой Гуськин.

— Гуськин, почему вы так мало зарабатывали?

— Потому, что я Гуськин, а не Русланский. Я смо­

трю, чтобы гастролеру было хорошо, чтобы ему

был первый номер в первой гостинице и чтобы при­

слуга его не колотила. А Русланский, так он думает,

что импресарио должен сидеть в первом номере. Так

я ему говорю: «Слушайте, Гольдшмукер, я такой же

лорд, как и вы, так почему я могу ночевать в кори­

дорчике, а вы должны в первом номере, а ваш га­

стролер на улице под зонтиком?» Русланский? Что

такое Русланский? Я таки ему прямо сказал: когда

Гуськин кончает гастроль, так гастролер говорит:

«Жалко, что я не родился на денечек раньше, я бы

дольше с Гуськиным ездил». А когда Русланский кон­

чает, так гастролер ему говорит: «Чтобы тебе,

Гольдшмукер, ни дня, ни покрышки». Да, ни дня, ни

покрышки. И еще называет его паршивцем, но

я этого перед вами не повторяю. Что-о?

Но тут беседа наша прервалась, потому что по­езд остановился, дверь вагона с визгом двинулась вбок и властный голос громко крикнул:

- Heraus! 1

А другой голос, менее властный, проблеял:

— Уси злизайти!

— Новое дело! — говорит Гуськин и исчезает

в мутной мгле.

Прыгаем в жидкую скользкую грязь. Прыгаем в неизвестное.

Расталкивая нас, лезут в вагон солдаты, провор­но выбрасывают наш багаж и задвигают дверь.

Ночь, дождь, мутные огоньки ручных фонариков, солдаты.

Итак, мы снова под дождем на платформе.

Стоим, сбились тесной кучкой, как баранта в снежную бурю — стоит морды вместе, хвосты на­ружу. Ждем покорно. Верим —наш пастух Гуськин дело уладит.

Не могу сказать, чтобы настроение у нас было очень унылое. Конечно, ужин и ночлег в теплой ком­нате были бы приятнее, чем мелкий дождичек на от-

1 Прочь! (нем.) — Ред.

крытой платформе, но вкусы у нас выработались скромные. Уверенность, что буквально никто не со­бирается нас расстреливать, наполняла душу радостным удивлением и довольством. Дождик уютный, даже не очень мокрый… Право же, на све­те совсем недурно живется.

Рядом с нами на вокзальной тележке сложен наш багаж. Сторожит его немецкий солдат.

Станция освещена скудно. Вдали светит стеклян­ная дверь — входят и выходят темные фигуры. Там, за этой дверью, наверное, и решаются судьбы мира.

Высокая черная тень шагает к нам. Это Гусь-кин.

— Опять начались муки Тантала — вертишься

под дождем и не знаешь, кому совать взятку,— расте­

рянно говорит он.

— Чего они от нас хотят, Гуськин?

— Хотят в карантин сажать. Плохо им, что у них

в карантине пусто! Что-о? Я им говорю, что мы уже

сидели. А они говорят — покажите бумаги, когда вы

из Москвы выехали. А по бумагам неделю тому на­

зад. А где же две недели карантина? Так я отве­

тил — что? Я ответил, что я пойду деньги разменяю.

А что вы хотите, чтобы я ответил на подобный

вопрос?

— Как же быть?

— Как-нибудь будем. Пуганая ворона на кусты

дует. Надо найти, кому дать. Для чего же они ка­

рантин выдумали? Нужно только разыскать какого-

нибудь еврея, так он нам дорогу покажет.

Гуськин ушел.

— Знаете, господа, нужно попробовать погово­

рить с солдатом,—надумала я.—Оленушка, начнем

говорить между собой по-немецки, чтобы располо­