Надежда Лухманова - ДЕВОЧКИ

- Понимаю… ну, а теперь?..

- Теперь вот тихо, ночь; луна, образок у меня… нянино благословение… вот я проснулась, и в душе все по-другому… и больно, и сказать хочется вам, вот я и пришла.

- Вы спать не даете! Нашли время болтать, - заворчала проснувшаяся Шемякина, - чего вы, Франк, не спите?

- Шемякина, душечка, разбудите Бульдожку, дерните ее за одеяло.

- Шемякина, дрянь, чего вы с меня одеяло сдернули? - Бульдожка выхватила свое одеяло, свернулась под ним калачиком и собиралась спать дальше.

- Бульдожка, милая, послушай меня! - Франк присела к ней на кровать. - Бульдожка, проснись!

- Нет, нет, нет… спать хочу, это свинство - не давать спать!.. Я ничего не хочу знать. - И Бульдожка завернулась одеялом с головой…

Франк вздохнула и отошла к своей кровати. Крик Бульдожки разбудил Иванову, Евграфову, Рябову…

- Да в чем дело, кто тут кричит? - голоса стали раздаваться со всех концов - сон отлетел, некоторые девочки начали приподниматься и с любопытством оглядываться.

Франк вскочила и вышла на середину дортуара.

- Медамочки, послушайте меня. Прошу вас, всех, всех, кто не спит. - Я не виновата, слышите? - она скрестила руки на груди. - Я не делала этого, не писала. Вы знаете, я ведь не лгунья, я сказала все… я бегала к Салоповой, я посылала солдата за патокой и пеклеванным, я мяукала, чтобы испугать Миндер, но я не писала "Машка дура" и карандаша у меня с собой не было. Слово даю вам, мое самое хорошее слово, вот правда, правда - я не писала,

Надя стояла и открыто смотрела в глаза подруг. Небо яснело, на смену месяцу, скрывшемуся в облаках, показались первые бледные тени утра; проснувшиеся девочки, кто на кровати, кто сидя на своем шкапике, кто стоя босиком в проходе, - все смотрели на Франк.

- Франк не лжет, - раздался твердый голос

Шкот.

- Не лжет! Не лжет! Верим! Верим! - послышались со всех сторон голоса.

- Франк, ты милая, - вдруг вставила Бульдожка, высунувшись из-под одеяла, - и я верю, только иди спать!

- Иду, иду, - закивала Франк и в первый раз со времени "истории" вздохнула широко всею грудью. - Спасибо, спасибо вам, теперь я пойду спать, - и девочка с тихим смехом бросилась на кровать.

Снова весь дортуар погрузился в тихий безмятежный детский сон.

На другой день, когда в класс вошел отец Адриан, Нот подошла к нему, рассказала всю "ужасную историю", закончив ее просьбой отправиться к Maman вместе с преступницей.

- Так как же это, Франк? Оно, того, будто и не подобает, ожесточенность и неискренность…

И батюшка, по привычке потирая свои красивые тонкие руки, добродушно уставился на виновную. Франк встала со скамейки и ясно, спокойно, глядя в самые глаза священника, проговорила:

- Батюшка, я вам не лгу, я не виновата!

И за нею весь класс громко, как один человек, повторил:

- Франк не виновата!

Несмотря на протест Нот, на ее уверения, что так приказала Maman, отец Адриан, когда шум несколько утих, сошел с кафедры, положил руку на голову Франк, приподнял к себе ее личико и прямо, глядя в глаза, еще раз спросил:

- Так не виновата?

- Не виновата, батюшка! - и девушка без малейшего смущения глядела ему в лицо.

- Ну, значит, уж я, того, отправлюсь один.

Что говорил отец Адриан, осталось для всех тайной, но происшествие кануло в вечность, Maman стала снова приветлива, Миндер молчала, а класс более чем когда-либо верил в честь своего Баярда.

Через неделю Салопова выздоровела и снова в глазах девочек потеряла всякий интерес.

Великий пост.- Салопова в роли духовной путеводительницы.- Ужасный сон Бульдожки

Прошел Новый год с посещением родных и новогодними подарками, пришло Крещение, накануне которого Салопова в полночь ходила как привидение по классам, дортуарам, коридорам и всюду с молитвой ставила мелом кресты. Почернел снег в старом саду, повеяло весной, под окном громко зачирикали воробьи, настал Великий пост. Старший класс говел с особенным благоговением, почти все давали какой-нибудь обет и строго исполняли его. Ни ссор, ни шалостей не было.

Если сгоряча у кого-нибудь срывалось обидное слово, то она шла просить прощения у обиженной, и та смиренно отвечала ей: "Бог тебя простит". В день исповеди все девочки ходили торжественные и задумчивые.

- Душки, кто помнит, не совершила ли я какого особого греха за это время? - спрашивала маленькая Иванова.

- Ты на масляной объелась блинами… - отвечал ей из угла укоризненный голос Салоповой.

- Правда, правда! - Иванова хваталась за грудь и вытаскивала из-за выреза платья "памятку" - длинную узкую бумажку, на которой отмечала все свои грехи.

Девочки вообще записывали перед исповедью все свои грехи на бумажку, чтобы не утаить чего-нибудь перед священником.

- Салопова, должна я сказать батюшке, что я его лиловым козлом назвала, когда он пришел в новой рясе? - спрашивала тихонько Евграфова.

- Должна, непременно должна, плакать и каяться надо тебе за твое сквернословие.

- Салопова, поди сюда, - молила ее Бульдожка, - у меня есть секретный грех.

Салопова шла с нею за черную доску.

- Душка Салопова, только мне стыдно, ты никому, никому не говори!

- Все равно, Прохорова, там, - Салопова указала на потолок, - все тайное станет явным! Лучше скажи теперь.

- Салопова, мне очень стыдно, нагнись, я тебе скажу на ухо. - Салопова нагнулась. - Вот видишь ли, - шептала Бульдожка, - я видела во сне, что я иду по лестнице в одной юбке, нижней, и босиком, и встречаю Дютака, а он будто, вот как мой папа дома, в халате и туфлях, мне так стало стыдно, я от него, а он за мной, я от него…

- А дальше что?

- Дальше ничего, я проснулась вся в поту, и так мне стыдно стало, ужас!

- У тебя все, Прохорова, шалости на уме. Вот мне всегда что-нибудь возвышенное снится, а ты - в одной юбке перед учителем! Была на тебе кофта?

- Не помню, Салопова, но, кажется, не было… Салопова всплеснула руками.

- Без кофты перед мужчиной! Скажи непременно батюшке и положи сегодня вечером от себя двадцать поклонов…

Вообще, во время поста Салопова приобретала вес и значение, становилась авторитетом. Она знала все: какому святому молиться, от каких грехов отгонять козни дьявола и к какой категории принадлежит грех - к легкой или тяжкой.

Когда наконец бедный отец Адриан, весь красный, усталый, вышел из церкви, оба кармана его рясы оттопыривались, потому что в них он нес грехи всего класса, написанные на длинных листках. Кроме устной исповеди, девочки еще и трогательно просили его взять "памятку".

На седьмой неделе Великого поста старший класс был занят "христосными мячиками", так назывались красивые шелковые шарики, которыми выпускные христосовались с "обожаемыми". Христосный мячик был типичной институтской игрушкой - красив, дорог и совершенно бесполезен. После того как ребенок подержал его в руках или покатал по полу, мяч немедленно пачкался и терял свой нарядный вид.