Симона де Бовуар - Прелестные картинки

— Да. Приезжай сейчас же.

— Что случилось?

— Приедешь, скажу.

— Еду.

Жан-Шарль снова погружается в книгу; он спрашивает с недовольным видом:

— Что происходит?

— Наверно, Жильбер все сказал.

— Подумаешь, трагедия!

Лоранс натягивает пальто, идет поцеловать дочек.

— Почему ты уходишь так поздно? — говорит Луиза.

— Бабушка немного больна. Она попросила меня купить ей лекарства.

Она спускается на лифте в гараж, где стоит машина, которую одолжил ей отец. Жильбер сказал! Она дает задний ход, выезжает. Спокойствие, спокойствие. Несколько глубоких вдохов и выдохов. Сохранить хладнокровие, ехать не слишком быстро. Ей везет, она тотчас находит место, ставит машину у тротуара. На мгновение она застывает у нижней ступеньки. Ей не хватает мужества подняться, позвонить. Что она найдет там, за дверью? Она поднимается, звонит.

— Что с тобой случилось?

Доминика не отвечает. Она причесана, накрашена, глаза сухие, она нервно курит.

— Жильбер только что ушел, — говорит она глухим голосом. Она вводит Лоранс в салон. — Он мерзавец. Мерзавец из мерзавцев. И его жена не лучше. Все одним миром те мазаны. Но я буду защищаться. Они хотят добить меня, но им не удастся.

Лоранс смотрит вопросительно, она ждет; слова застревают в горле у Доминики.

— Это не Люсиль. Это Патриция. Дуреха. Он на ней женится.

— Женится?

— Женится. Представляешь? Могу вообразить. Пышная свадьба в Мануаре, с флердоранжем, в церкви. С Мари-Клер он ведь не изволил обвенчаться. И Люсиль — взволнована, в роли молодой матери новобрачной. Сдохнуть от смеха.

Она разражается смехом, откинув голову на спинку кресла; она смеется, смеется, с остановившимся взглядом, бледная, и толстые жилы вздуваются под кожей на ее шее, внезапно ставшей шеей очень старой женщины. В подобных случаях дают оплеуху или плещут водой в лицо, но Лоранс не осмеливается. Она только говорит.

— Успокойся. Прошу тебя, успокойся.

Дрова догорают в камине, в салоне слишком жарко. Смех замирает, голова Доминики падает на грудь, жилы на шее исчезают, лицо обмякает. Говорить!

— Мари-Клер соглашается на развод?

— С восторгом. Она меня ненавидит. Полагаю, что ее пригласят на свадьбу. — Кулак Доминики расплющивается о ручку кресла. — Я боролась всю жизнь. А эта маленькая идиотка в двадцать лет — жена одного из самых богатых людей во Франции. Она будет еще молода, когда он сдохнет, оставив ей половину своего состояния. Это, по-твоему, справедливо?

— Где она, справедливость? Послушай, ты всего добилась сама, это прекрасно. Тебе никто не был нужен. Значит, ты сильна. Покажи им свою силу, покажи, что тебе плевать на Жильбера…

— Ты считаешь, что всего добиться самой — прекрасно! Ты не знаешь, каково это. Что приходится делать, что выносить, особенно женщине. Всю жизнь терпела унижения. С Жильбером… — Голос Доминики дрожит. — С Жильбером я чувствовала себя защищенной, спокойной, наконец-то спокойной после стольких лет…

Она говорит таким голосом, что Лоранс тянет к ней. Надежность, покой. Ей кажется, что она, наконец, поняла сущность Доминики, столь яростно скрываемую обычно.

— Доминика, дорогая, ты должна гордиться собой. Не чувствовать себя униженной, никогда. Забудь Жильбера, он не заслуживает твоих сожалений. Конечно, это трудно, тебе понадобится время, но ты справишься…

— По-твоему, это не унизительно — быть выброшенной на свалку, как старая калоша? Ах, я так и слышу, как они хихикают.

— Хихикать тут не над чем.

— А они будут хихикать.

— Значит, они глупы. Не думай о них.

— Я не могу. Ты не понимаешь. Ты вроде своего отца, витаешь в облаках. А я живу, живу с этими людьми.

— Не встречайся с ними.

— А с кем мне встречаться? — Слезы начинают течь по бледному лицу Доминики. — Быть старой само по себе ужасно. Но я думала, что Жильбер будет со мной, всегда со мной. И вот — нет. Старая, одинокая: это чудовищно.

— Ты не старая.

— Скоро буду.

— Ты не одинока, у тебя есть я, мы.

Доминика плачет. Под маской скрывалась женщина из плоти и крови, имеющая сердце, чувствующая, что стареет, страшащаяся одиночества; она шепчет:

— Женщина без мужчины — одинокая женщина.

— Ты встретишь другого мужчину. А пока у тебя есть твоя работа.

— Работа? Ты думаешь, она мне что-нибудь дает? Раньше — да, потому что я стремилась чего-то добиться. Теперь добилась и спрашиваю себя — чего?

— Того, чего ты хотела. У тебя совершенно незаурядное положение, увлекательная работа.

Доминика не слушает. Уставившись в стену перед собой.

— Женщина, добившаяся положения! Издали это заманчиво. Но наедине с самой собой, в спальне, вечером… Одинокая навсегда. — Она вздрагивает, точно выходя из транса. — Я этого не переживу!

«Переживет, переживет!» — говорил Жильбер. Да или нет?

— Отправься в путешествие, поезжай в Баальбек без него.

— Одна?

— С подругой.

— По-твоему, у меня есть подруги! А где я деньги возьму? Я даже не знаю, смогу ли сохранить Февроль, содержать дом слишком дорого.

— У тебя есть машина, поезжай в Италию, перемени обстановку.

— Нет! Нет! Я не уступлю. Я что-нибудь сделаю.

Лицо Доминики становится опять таким жестким, что Лоранс овладевает смутный страх.

— Как? Что ты можешь сделать?

— Во всяком случае, я отомщу.

— Как?

Доминика колеблется; ее губы кривит подобие улыбки.

— Я уверена, они скрыли от девочки, что мать спала с Жильбером. Я расскажу ей, И о том, как он говорил о Люсиль: груди до колен и все прочее.

— Ты не сделаешь этого! Это безумие. Не пойдешь же ты к ней!

— Нет. Но я могу написать.

— Надеюсь, ты это не серьезно!

— А почему бы нет?

— Это было бы подло.

— А то, что они со мной делают — не подло? Элегантность, fair play, [11] Честная игра ( англ. ). чушь все это! Они не вправе причинять мне страдания, я не намерена отвечать им добром на зло.

Лоранс никогда не судила Доминику, она никого не судит; но ее пробирает дрожь. В этом сердце чудовищный мрак, там гнездятся змеи. Помешать, любой ценой.

— Ты ничего не достигнешь; только скомпрометируешь себя в их глазах, а свадьба все равно состоится.

— В этом я как раз очень сомневаюсь, — говорит Доминика. Она задумывается, рассчитывает: — Патриция растетеха. Это в стиле Люсиль: можно иметь любовников, но дочурка не должна ничего знать, дочурочка девственница, она достойна своего флердоранжа…

Лоранс ошарашена внезапной вульгарностью Доминики. У нее никогда не было такого голоса, такой манеры говорить; она слышит кого-то другого, не Доминику.

— Так что когда эта святая невинность узнает правду, это ее здорово прихлопнет.

— Но она же тебе ничего не сделала, не она виновата.

— И она тоже. — В голосе Доминики агрессивность. — Почему ты их защищаешь?