Эжен Сю - Парижские тайны. Том II

Представьте себе, какой шум, какая возня начиналась впотьмах на этом чердачке, где ночевали обезьяны, морские свинки, лисицы, мыши, черепахи, сурки и дети. Душегуб спал в нижней комнате, а подле него сидела огромная обезьяна Гаргус, привязанная к ножке кровати. Когда на чердаке становилось слишком шумно, хозяин зверинца вставал в темноте, брал кнут, поднимался по лестнице, открывал люк и, ничего не видя, хлестал по первому попавшемуся.

В его распоряжении было пятнадцать ребят, и некоторые из этих простодушных детей приносили ему каждый день по двадцать су. После небольших затрат у него ежедневно оставалось по четыре франка или по сто су в день; на эти деньги он пьянствовал, потому что, заметьте, это был величайший пьянчуга на свете, он ежедневно напивался в стельку. Таков был его обычай, иначе, говорил он, у него весь день будет голова болеть. На свои доходы он покупал баранье сердце для Гаргуса, ведь большая обезьяна, словно хищник, пожирала сырое мясо.

Я вижу, что уважаемое общество ждет рассказа о Сухарике. Продолжаю…

— Послушаем, потом я пойду ужинать, — сказал надзиратель.

Скелет с желчной улыбкой переглянулся в Верзилой.

— Среди детей, которым Душегуб поручил своих зверьков, находился бедный мальчик, прозванный Сухариком; у него не было ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата, ни домашнего очага. Сухарик был совершенно одинок; он вовсе не желал появляться на свет, и, если бы и ушел оттуда, никто бы этого не заметил.

Сухариком его прозвали не случайно, подумайте сами: хилый, болезненный, на него больно было смотреть, ему давали семь-восемь лет вместо тринадцати, и не по чьей-то злой воле он так выглядел… а потому, что ел раз в два дня, да притом ел так мало, так мало да скверную пищу, что его едва можно было принять за семилетнего малыша.

— Бедный мальчуган, представляю его себе, — воскликнул Синий Колпак, — сколько таких детей… бродит по улицам Парижа… изнуренные голодом.

— Что ж, надо с детства привыкать переносить муки безотрадной жизни, — заметил опечаленный Гобер.

— Да брось балагурить, — резко оборвал Скелет, — надзирателю не терпится, ужин стынет!

— Ладно! Не важно, — возразил дядюшка Руссель, — хочу послушать о Сухарике, очень уж интересно.

— Действительно интересно, — сказал Жермен, увлеченный рассказом.

— Благодарю за похвалу, добрый капиталист, — ответил Гобер, — она мне доставила больше радости, чем ваши десять су.

— Да будь ты проклят, — воскликнул Скелет, — долго будешь тянуть?

— Ладно, ладно, — отозвался Гобер и продолжал рассказ: — Однажды Душегуб нашел на улице Сухарика, полумертвого от голода и холода; лучше бы он не спасал его. Сухарик был слаб и боязлив, а это привело к тому, что мальчишки над ним насмехались, издевались; они его били и поступали с ним так жестоко, что будь он покрепче, то озлобился бы на всю жизнь.

Так ведь нет… Когда его били, он плакал, приговаривая: «Я никому не делаю зла, а все меня обижают… Это несправедливо… Как бы я хотел быть сильным и смелым». Вы думаете, что он угрожал: «Я отплачу всем, кто меня обижал»? Нет, он лишь говорил: «Если б я был сильным и смелым, я защищал бы слабых, ведь я сам слабый, а сильные обижают менял.

А так как он был тщедушен и не мог заступиться за слабых, то всегда старался хотя бы не допускать, чтобы сильные звери пожирали хилых.

— Как это глупо, — произнес заключенный в синем колпаке.

— Самое смешное в том, что эта нелепость утешала Сухарика, когда его били… в сущности, сердце у него было доброе.

— Да конечно же, черт побери, не жестокое, — сказал надзиратель. — Все очень интересно.

Часы пробили половину четвертого. Палач Жермена и Верзила многозначительно переглянулись.

Время шло. Дядюшка Руссель не двигался с места, и арестанты, не такие лютые, как Скелет, казалось, позабыли о его зловещем намерении убить Жермена; они с жадностью слушали Гобера.

— Когда я говорю, что Сухарик не позволял сильным зверям пожирать слабых, — продолжал он, — вы, конечно, понимаете, что мальчик не совался к тиграм, львам, волкам и даже лисицам и обезьянам, которые жили в зверинце; он был слишком слаб; но как только он видел, к примеру, паука, притаившегося в паутине, чтобы поймать глупую муху, весело резвящуюся и никому не делавшую зла, Сухарик палкой разрывал паутину, освобождал муху и давил паука, как настоящий Цезарь… Да, Цезарь, потому что он бледнел, как полотно, прикасаясь к мертвой твари; ему нужна была настоящая решимость, он ведь боялся даже майских жуков, а для того, чтобы привыкнуть к черепахе, которую каждое утро ему поручал хозяин, понадобилось много времени. Словом, Сухарик, преодолевая страх, внушаемый пауком, для того чтобы спасти мух, был…

— Был смел, отважен, как человек, который не боится волка и вырывает из его пасти барашка, — воскликнул арестант в синем колпаке.

— Либо как тот герой, который бы набросился на Душегуба и вырвал из его лап Сухарика, — произнес Крючок, захваченный этой историей.

— Верно, — продолжал Гобер. — Так что после такого подвига Сухарик уже не чувствовал себя столь несчастным, он, всегда печальный, вдруг начинал улыбаться, изображал смельчака, надевал шапку набекрень и с видом победителя напевал «Марсельезу». В такой момент никакой паук не осмелился бы и поглядеть на него.

Однажды в ручей свалился сверчок, он барахтался и тонул… Мальчик мгновенно выловил сверчка и положил на траву. Когда он смотрел, как сверчок шевелит лапками, а потом убегает, вид у него был не менее гордый и счастливый, чем у пловца, спасшего своего десятого утопленника, с вознаграждением в пятьдесят франков за каждого. Однако за спасение сверчка Сухарик не получал ни денег, ни медалей, ни благодарностей, так же, как и за спасение мухи. Быть может, почтенное общество задаст мне такой вопрос: какого же черта Сухарик, которого все обижали, старался спасать сверчков и убивать пауков? Раз ему делали зло, то почему он не мстил за это по мере своих сил, например, позволял бы паукам пожирать мух, или не помогал бы тонущим сверчкам, или даже просто нарочно топил бы их… сверчков…

— Да, в самом деле, почему он не мстил таким образом? — спросил Николя.

— А какая была бы ему от этого польза? — сказал один из слушателей.

— Воздать за злом зло!

— Нет! Я считаю, что этот малыш, — заметил человек в синем колпаке, — спасая мух, быть может, думал: кто знает, вдруг и меня спасет кто-нибудь?

— Совершенно верно, — произнес Гобер. — Он как в воду смотрел, и я вам, уважаемые слушатели, сейчас об этом поведаю.

Хитрости у Сухарика не было ни на грош, он не видел дальше своего носа и часто говорил себе: «Душегуб — мой паук. Однажды, быть может, кто-нибудь сделает для меня то, что я делаю для бедных мушек, — разорвет эту паутину и освободит меня от его когтей…» Потому что до сих пор ни за что на свете он не решился бы сбежать от своего хозяина, он просто умер бы от страха. А все-таки, когда ему и его черепахе не повезло и вдвоем они собрали только три су и Душегуб страшно избил его, так, честное слово, мальчик не смог уже больше терпеть. Презираемый, гонимый всеми, он подкараулил момент, когда чердак был открыт, и, пока хозяин раздавал корм своим зверям, сполз вниз по лестнице…