Льюис Уоллес - Бен-Гур

– Один еврей, беглый каторжник, убил человека в Идернейском дворце, – начала она медленно. – Этот же еврей убил римского воина на торговой площади здесь, в Иерусалиме, у этого же самого еврея сформировано три галилейских легиона для захвата римского правителя, этот же еврей заключил союз для войны против Рима, и шейх Ильдерим – один из его союзников.

Подойдя к нему ближе, она продолжала почти шепотом:

– Ты жил в Риме. Вообрази, что все это дойдет до ушей... ты знаешь кого?.. А! Ты бледнеешь...

Он отшатнулся от нее с видом человека, думавшего, что играет с кошкой, а обнаружившего тигра.

Она продолжала:

– Ты знаком с двором и знаешь Сеяна. Предположи, что до него дойдет слух с доказательствами или без доказательств, что этот самый еврей – богатейший человек на Востоке, нет, в целой империи. Тибрские рыбы кормились бы тогда иначе, чем теперь, добывая свою пищу из ила, не правда ли? Пока они кормились бы, какие роскошные представления давались бы, сын Гура, в цирке. Нужно большое искусство, чтобы развлекать римский народ. Для добывания же денег на его развлечения нужно еще больше искусства. А был ли когда-либо художник более способный на это, чем Сеян?

Бен-Гур не настолько был взволнован очевидной гнусностью этой женщины, чтобы не помнить прошлое. Когда другие способности подавлены, нередко случается, что память с чрезвычайною точностью исполняет свое назначение. Сцена у ручья по дороге к Иордану предстала пред ним, он вспомнил, что подумал тогда, будто Эсфирь изменила ему, а так как он продолжал думать это и теперь, то сказал по возможности спокойно:

– Для твоего удовольствия, дочь Египта, я признаю твое искусство и то, что нахожусь в твоей власти. Тебе приятно будет услышать мое признание и в том, что я не надеюсь на твое снисхождение. Я бы мог убить тебя, но ты женщина. Пустыня готова принять меня, и хотя Рим прекрасно охотится на людей, все же ему придется долго преследовать меня, прежде чем удастся схватить, потому что в пустыне, кроме песка, есть также и копья, да к тому же оттуда недалеко до вольных парфян. Но и попав обманом в сети, я все же не потерял права узнать, кто тебе рассказал все это обо мне? В изгнании, в плену, в час смерти мне все же будет утешением послать проклятие изменившему мне человеку, не знавшему в жизни ничего, кроме горя. Кто же тебе рассказал все это обо мне?

Может быть, притворно, а может быть, и искренно, но лицо египтянки приняло выражение симпатии.

– В моей стране, о сын Гура, существуют мастера, составляющие картины из разноцветных раковин, собранных после бури на берегу моря. Не видишь ли ты в этом искусстве намека на искусство узнавать секреты? Достаточно, что от одной особы я узнала несколько мелких обстоятельств, затем узнала столько же от другой, потом связала все вместе и была счастлива, как только может быть счастлива женщина, держащая в своих руках судьбу и жизнь человека, который...

Она остановилась и, отвернувшись, начала постукивать ногой, как бы желая скрыть от него внезапное волнение, овладевшее ею, затем с видом тягостной решимости закончила свою фразу:

– С которым она наконец и сама не знает, что делать. Правда, – прибавила она быстро и с увлечением, – я узнала нечто от шейха Ильдерима, когда он лежал с моим отцом в роще. Ночь была тиха, очень тиха, а стены палатки, правду сказать, были плохой защитой от ушей прислушивающихся... к полету птиц и жуков.

Она улыбнулась при этой шутке и прибавила:

– Другие же кусочки раковин для картины я получила от... самого сына Гура.

У Бен-Гура вырвался вздох облегчения, и он спокойно сказал:

– Благодарю. Не заставляй Сеяна долго ждать себя, ведь он не так терпелив, как пустыня. Итак, прощай, Египет!

До сих пор он стоял с обнаженной головой, теперь же, повязав голову платком, висевшим на его руке, направился к выходу, но она остановила его, в горячности даже протянув ему руку.

– Постой! – сказала она.

Он обернулся к ней, не взяв, однако, руки, которая вся блистала от украшавших ее драгоценных камней, и догадался, что главный эпизод в сцене, так неожиданно разыгравшейся перед ним, был еще впереди.

– Постой и поверь мне, сын Гура, если я скажу тебе, что знаю, почему благородный Аррий сделал тебя наследником. И клянусь Изидой и всеми богами Египта, я дрожу при мысли, что ты, храбрый и великодушный, попадешь в руки безжалостного министра. Ты прожил часть молодости в атриумах столицы, сообрази же, что даст тебе пустыня взамен той жизни. О, ты жалок мне! Но если ты поступишь так, как я тебе скажу, то я спасу тебя! Клянусь тебе нашей святой Изидой!

– Я почти верю тебе! – сказал Бен-Гур тихим, но невнятным голосом. В нем все еще оставалось то сомнение, которое спасло немало людей.

– Лучшая жизнь для женщины – жизнь сердца, наибольшее же счастье для мужчины заключается в победе над собой. Об этом-то я и хочу спросить тебя, князь.

Она говорила быстро и с увлечением и никогда не являлась ему такой обольстительной.

– У тебя был когда-то друг, – продолжала она, – когда вы были еще детьми. Потом между вами произошла ссора, вы сделались врагами. Он был пред тобой не прав. Через несколько лет вы встретились опять в антиохийском цирке.

– Мессала!

– Да, Мессала. Ты его кредитор. Забудь прошлое, верни ему дружбу, отдай ему богатство, проигранное им на скачках, спаси его. Шесть талантов ничего не значат для тебя, они значат для тебя не более упавшей почки с вполне распустившегося дерева, но для него... Ему, искалеченному на всю жизнь, придется при встрече с тобой смотреть на тебя снизу вверх. О Бен-Гур, благородный князь! Для римского патриция нищета так же ужасна, как и смерть. Спаси его от нищеты!

Она говорила быстро, чтобы не дать ему возможности обдумать сказанное, но она или не знала, или забыла, что существуют убеждения, на которые не могут повлиять слова. Когда она наконец умолкла в ожидании ответа, Бен-Гуру показалось, что Мессала самолично выглядывает из-за ее плеча, и выражение лица римлянина совсем не походило на лицо нищего или друга, он имел такой же надменный вид, как и всегда, с той же презрительной улыбкой на тонких губах.

– Дело его, значит, решено, и впервые имя Мессалы не помогло. Я запишу это в число великих событий! Римский судья решил не в пользу римлянина. Не он ли, не Мессала ли послал тебя ко мне с подобной просьбой, Египет?

– У него благородная натура, по себе он судит и о тебе.

Он взял ее руку.

– Если ты знаешь его с такой хорошей стороны, прекрасная египтянка, то скажи, будь он на моем месте, сделал бы он для меня то, чего ты требуешь от меня? Отвечай во имя Изиды! Отвечай во имя истины!

В движении его руки и во взгляде была настойчивость.

– О, – начала она, – ведь он...