Льюис Уоллес - Бен-Гур

Размышляя таким образом, Бен-Гур пожалел о посвятивших себя этому открытому храму, в особенности о тех, чьим трудом поддерживалась его прелесть. Ему стало понятно, как они очутились в таком положении: многие, без сомнения, были увлечены обещаниями, что их беспокойные умы в этом священном месте найдут полное успокоение. Это были люди, по преимуществу склонные испытывать надежду и страх, но ведь большинство людей может быть причислено к ним.

Сети Аполлона обширны, и петли их малы, но едва ли кто расскажет, как его рыбаки достигают берега. Достаточно знать, что большинство их состоит из сибаритов со всего света, преданных непосредственной чувствительности, царившей почти на всем Востоке. Они не посвящают себя какой-либо возвышенной идее: ни богу-певцу или его возлюбленной, ни философии, требующей тишины уединения, не ищут утешения в служении или любви в высшем ее смысле. Почему не сказать правды, любезный читатель? В это время на всей земле было только два народа, способных на вышеупомянутые увлечения: последователи закона Моисея и Брахмы. Только они могли громко провозгласить: лучше закон без любви, чем любовь без закона.

Симпатия значительно зависит от расположения духа: гнев подавляет это чувство, и только вполне довольный собой человек поддается ему. Бен-Гур шел быстрыми шагами, высоко подняв голову. Он продолжал любоваться окружающими его красотами, но уже более спокойно. По временам на его лице появлялась тень неудовольствия при воспоминании о том, как близок он был к искушению.

Войдя в кипарисовый лес, Бен-Гур услышал веселый звук трубы и вскоре заметил своего недавнего собеседника, отдыхающего на траве. Этот последний встал и, подойдя к нему, приветливо сказал:

– Еще раз мир тебе.

– Благодарю тебя, – ответил Бен-Гур, – не по пути ли нам?

– Мне нужно на ристалище.

– На ристалище?

– Да, и вот трубный звук, призывающий соперников на состязание.

– Любезный друг, я совершенно незнаком с этой местностью, – признался Бен-Гур, – и очень рад сведущему спутнику.

– Я готов с удовольствием служить тебе. Слышен грохот колесниц: состязание начинается.

Бен-Гур прислушался и, положив руку на плечо незнакомца, промолвил:

– Я сын Аррия, дуумвира, и желал бы знать, кто ты.

– Я – Маллух, антиохийский торговец.

– Знаешь ли что, любезный Маллух, меня особенно интересует предстоящее развлечение. Я сам опытен в ристалищах и небезызвестен в цирках Рима. Направимся туда.

После некоторого колебания Маллух поинтересовался:

– Каким же образом сын дуумвира в еврейской одежде?

– Я – приемный сын благородного Аррия, – ответил Бен-Гур.

– Теперь понимаю, – поспешил извиниться Маллух.

Они вышли из леса в поле, где был устроен круг, по виду и размерам походящий на арену. По обе стороны круга, мягкая почва которого была укатана и полита, тянулись веревки, поддерживаемые дротиками. Для удобства зрителей были устроены навесы и под ними скамьи в виде ступеней. Здесь и поместились вновь прибывшие. Бен-Гур сосчитал проезжавшие мимо колесницы – их было девять.

– Молодцы! – сказал он одобрительно. – Я думал, что они здесь, на Востоке, состязаются только на парах: но, как я вижу, они честолюбивы, и ристания происходят по-царски, на четверках. Посмотрим их на деле.

Восемь четверок проезжали мимо: одни шагом, другие рысью, но все хорошо управляемые, и только девятая неслась галопом. Бен-Гур воскликнул:

– Я бывал в императорских конюшнях, Маллух, но да будет свидетелем наш блаженной памяти отец Авраам, подобных лошадей я не видел никогда.

Четверка пронеслась мимо. Bcе пришли в смятение, кто-то громко вскрикнул. Бен-Гур обернулся и увидел старика, приподнявшегося с верхней скамьи. Его пальцы были сжаты в кулаки, глаза сверкали и тряслась длинная седая борода. Некоторые из его соседей смеялись над ним.

– Можно бы, кажется, уважать его седину. Кто это? – спросил Бен-Гур.

– Это шейх Ильдерим, могущественный человек из пустыни по ту сторону Моаба, владелец многочисленных стад верблюдов и лошадей, происходящих от скакунов первого фараона, – ответил Маллух.

Между тем наездник безуспешно старался остановить лошадей. Каждая его неудачная попытка увеличивала раздражение шейха.

– Абадон, схвати их! – кричал патриарх. – Слышите, дети, бегите, летите!

Так обращался он к своим слугам, по-видимому, одного с ним племени.

– Слышите ли вы? Они, как и вы, уроженцы пустыни, ловите их скорее!

Лошади продолжали биться.

– Проклятый римлянин! – шейх погрозил наезднику кулаком. – Ведь он клялся, что справится с ними, клялся всем сонмом своих незаконнорожденных латинских богов. Отсеките мне руки, если он не божился, что они понесутся, подобно орлам, и будут кротки, как ручные ягнята. Да будут прокляты и он сам, и его мать, родившая такого лжеца! Взгляните на них, на моих бесценных. Пусть он попробует дотронуться бичом до одной из них и... – он свирепо заскрежетал зубами, так что дальнейшего нельзя было расслышать. – Подойдите к ним кто-нибудь, скажите им только одно слово из песни, которую в палатке пела вам мать. Безумный, зачем я доверился римлянину!..

Наиболее ловкие из друзей старика бросились между ним и его лошадьми, и только удушье, внезапно охватившее его, дало возможность его остановить. Бен-Гуру казалось, что он понимает старика и сочувствует ему. Он допускал, что шейх мог не только гордиться своими лошадьми, не только беспокоиться за исход их бега, но любить их с нежностью, доходящей до страсти. Лошади были темно-гнедые, без отметин, совершенно одинаковой масти и так пропорционально сложены, что казались меньше своего роста. На небольших головах обращали на себя внимание изящные уши и прелестные глаза навыкате. Носовая перегородка широко раздутых ноздрей была ярко-красного цвета и словно пылала. Крутые шеи были покрыты густой гривой, ниспадающей на грудь, а челки были похожи на расчесанный шелк. Ноги их до колена были тонки, как рука, а выше толсты от мощных мышц, необходимых для поддержания стройного и крепкого тела, копыта казались чашками из полированного агата. Становясь на дыбы и бросаясь в сторону, они били воздух и землю черными, блестящими, густыми и длинными хвостами. Шейх говорил, что им нет цены, и был прав. При более внимательном взгляде на лошадей Бен-Гур уяснил себе их отношение к хозяину. Они выросли в черной палатке, на лоне горячей пустыни, вместе с его семьей, как возлюбленные дети, о которых он особенно заботился в продолжение дня и которые снились ему ночью.

Старик привел в город своих любимцев, чтобы одержать победу над высокомерными, ненавистными римлянами, и был уверен в этой победе, если найдется наездник не только искусный, но и умеющий быть понятным лошадям. Он не мог, подобно холодным жителям Запада, спокойно доказать наезднику его неумелость и вежливо отстранить его, но, как араб и шейх, раздражался и кричал. Прежде чем старик вмешался, дюжина рук схватила лошадей под уздцы и усмирила их.