Льюис Уоллес - Бен-Гур

– Это обычай греков, – заметил Бен-Гур.

– Да, ведь Антиохия больше греческий, чем римский город.

– Поэтому, Маллух, я сам могу избрать себе колесницу?

– И лошадей, и колесницу, в этом нет ограничения.

– Еще один вопрос, Маллух: когда будет торжество?

– Извини меня, – Маллух стал вычислять, – завтра... нет, послезавтра должен прибыть консул, если морские боги будут к нему благосклонны. Следовательно, на шестой день по его прибытии будут игры.

– Времени осталось немного, но все-таки достаточно, – заметил Бен-Гур, прибавив решительно, – клянусь пророками Израиля, я опять возьму вожжи. Стой! Еще одно условие. Будет ли Мессала в числе участвующих?

Теперь Маллух отгадал его план: это был удобный случай унизить римлянина. Он не был бы истинным потомком Иакова, если бы забыл уяснить какую-либо деталь. Дрожащим голосом он спросил Бен-Гура:

– Практиковался ли ты в этом?

– Не бойся, мой друг, венки в римском цирке за последние три года попадали на головы победителей не вопреки моему желанию. Спроси их, спроси лучшего из них, и они это подтвердят. На последних больших ристалищах сам император предложил мне свое покровительство, если я возьмусь управлять его лошадьми и буду состязаться с любым наездником.

– И ты не согласился? – спросил Маллух с жаром.

– Я – еврей, – содрогнувшись, ответил Бен-Гур, – и, хотя ношу римское имя, не осмелился публично делать то, что могло бы оскорбить память моего отца. В палестре я мог упражняться, но появиться в цирке – это было бы отвратительно, и если я здесь намереваюсь участвовать в ристалищах, Маллух, то, клянусь, не затем, чтобы получить награду.

– Остановись, не божись! – вскричал Маллух. – Награда в сто тысяч сестерций – целое состояние.

– Только не для меня, даже если бы префект увеличил ее в пятьдесят раз. И этой награде, и всему доходу империи я предпочту возможность участвовать в этих бегах, чтобы унизить моего врага, ведь нашим законом дозволяется месть.

Маллух улыбался и одобрительно кивал головой, как будто хотел сказать: "Верно, верно, поверь мне: еврей понимает еврея".

– Мессала участвовать будет, – сказал он уверенно. – О его участии в ристалищах сообщено в разных местах: на улицах, в банях, театрах, во дворце и хижинах. Кроме того, его имя вписано в таблички всех молодых франтов Антиохии.

– Они держат пари за него, Маллух?

– Да, и он упражняется каждый день, не без хвастовства демонстрируя им свои возможности.

– А, так это те лошади и та колесница, на которых он будет состязаться? Благодарю тебя, Маллух, ты мне помог еще раз. Теперь я доволен. Проводи меня до пальмовой рощи и укажи, как мне найти шейха Ильдерима Щедрого.

– Когда?

– Сегодня же, а то кто-нибудь предложит ему свои услуги раньше меня.

– Тебе так понравились его лошади?

– Я их видел только мельком, – ответил оживленно Бен-Гур, – потому что в это время проезжал Мессала, и я не мог смотреть ни на что другое. Тем не менее я заметил чистоту их породы: это – гордость и слава пустыни. Только в конюшнях кесаря я видел таких лошадей. Стоит их раз увидеть, чтобы никогда не забыть. Если я тебя завтра встречу, я тебя узнаю, хотя бы ты мне не поклонился, – узнаю тебя по лицу, по фигуре, по манере. Точно так же я могу узнать и их. Если справедливо то, что о них говорят, если я смогу подчинить их своей воле, то, может быть...

– Выиграешь сестерции! – засмеялся Маллух.

– Нет, – порывисто ответил Бен-Гур, – я сделаю самое лучшее, что может сделать потомок Иакова, – я унижу своего врага в самом публичном месте... Но, – прибавил он нетерпеливо, – мы теряем время. Как пройти к палаткам шейха?

Маллух немного подумал.

– Нам лучше всего направиться прямо в ближайшее селение, и, наняв там верблюдов, мы будем на месте через час.

Селение состояло из прекрасных дворцов вперемежку с караван-сараями, окруженными садами. Там были наняты верблюды, и путники отправились к знаменитой пальмовой роще.

Местность за селением была холмиста и обработана, ее действительно можно было назвать садом Антиохии: ни одна пядь земли не пропадала даром. Склоны холмов были покрыты висящим на них виноградником, который, кроме тени, предлагал прохожему сочные пурпурные ягоды. Сквозь абрикосовые, апельсиновые, фиговые и лимонные рощи виднелись дома земледельцев. Изобилие во всем разнообразии своих плодов веселило сердце путника, побуждая воздать должное Риму. В стороне виднелись Тавр и Ливан, разделяемые серебрившейся полосой Оронта.

Путники выехали на дорогу, извивающуюся вдоль берега реки, минуя то удобные для пристани мысы, то долины – все это было приспособлено для загородных домов. На суше красовались густолиственные дубы, сикоморы, мирты, лавры, земляничные деревья, душистые жасмины, а река искрилась под блеском солнечных лучей, освещавших бесчисленные суда, плывущие одни под парусами, другие под ударами весел, одни удаляющиеся от пристани, другие направляющиеся к ней и все – изведавшие моря и далекие страны.

Друзья поехали вдоль берега моря, вплоть до озера, чистого, прозрачного, глубокого, с тихой поверхностью вод. Маллух всплеснул руками и воскликнул:

– Смотри, смотри! Вот пальмовая роща!

Сцену, представившуюся их взору, можно встретить только в благословенных оазисах Аравии и в Птоломейских садах вдоль берегов Нила. К довершению новизны и прелести картины полоса земли, раскинувшаяся перед Бен-Гуром, по-видимому, не имела границ и была ровна, как пол. Под его ногами росла густая зелень свежей травы – этого самого редкого и прекрасного дара сирийской почвы. Над ним бледно-голубое небо глядело сквозь кроны бесчисленных финиковых пальм, истинных патриархов своего рода – старых, мощных, стройных, с широкими кронами, и так совершенна была каждая ветвь, а на ветви каждое перо, как бы восковое и блестящее, что сама роща казалась очаровательной волшебницей. Неужели роща Дафны была лучше? И деревья, как бы в ответ на этот вопрос, обдавали Бен-Гура брызгами росы и свежестью.

Дорога шла параллельно берегу озера, и когда она стала огибать его, то и на этом берегу, как и на том, были исключительно одни пальмовые деревья.

– Посмотри, – сказал Маллух, указывая на одного из этих гигантов, – каждое кольцо его ствола означает год его жизни. Сосчитай их от корня до ветки, и если шейх скажет тебе, что они посажены прежде, чем Антиох узнал о Селевкидах, то не сомневайся в истинности его слов.

Нельзя без восторга смотреть на стройную пальму и не ощущать поэтического чувства при виде ее законченной красоты. Вот причина, почему она пользовалась таким почетом даже у художников первых царей, которые не находили лучшего образца для дворцовых и храмовых колонн, и это же чувство побудило Бен-Гура сказать: