Льюис Уоллес - Бен-Гур

– Вакх! – отозвался какой-то юморист.

– Юпитер! Юпитер! – гремела толпа.

– Нет, – возразил Мессала, – я говорю о людях.

– Назови, назови его, – кричала толпа.

– Извольте, – сказал он и снова сделал паузу. – Это тот, кто к совершенствам Рима прибавляет совершенства Востока, кто соединяет с западным искусством покорять восточное умение наслаждаться своей победой.

– Клянусь Поллуксом! Но наилучший человек есть в конце концов римлянин! – выкрикнул кто-то из толпы, и вслед за тем раздался взрыв смеха и аплодисментов.

– На Востоке, – продолжал он, – у нас нет богов, а только вино, женщины и Фортуна, и из них Фортуна, конечно, превыше всего, поэтому нашим девизом и в сенате, и на войне должны быть слова: "Кто дерзнет, на что я дерзаю?"

Он говорил это тоном фамильярным, хотя и не без оттенка прежнего высокомерия.

– В казне, что в цитадели, у меня имеется пять талантов наличными деньгами, и вот на них квитанции.

Из-под туники он вытащил бумажный сверток и, бросив его на стол, продолжал при всеобщем внимании:

– И на эту сумму я дерзаю предложить партии! Кто из вас согласен рискнуть? Вы молчите? Это для вас слишком много? Хорошо, на четыре таланта. Что, снова молчание? Ну, так на три, всего на три. На два! Наконец, на один, ради чести нашей родной реки. В споре восточного Рима с западным! Варварского Оронта со священным Тибром!

В ожидании Мессала потрясал над своей головой костями.

– Оронт против Тибра! – повторил он с еще большим презрением.

Ни один человек не пошевелился. Тогда он бросил ящик на стол и взял с него квитанции.

– Ха, ха, ха! Клянусь Юпитером Олимпийским, я знаю теперь, что вы намереваетесь или составить себе состояние, или поправить свои денежные дела. Для этого вы и явились сюда, в Антиохию. Эй, Цецилий!

– Я здесь, Мессала, – отозвался человек, стоявший позади него. – Я здесь погибаю среди этой толпы, прося у них драхмы на оборванного перевозчика. Но, клянусь Плутоном, у этих новичков нет при себе и обола [40] Древнегреческая монета достоинством в 1/6 драхмы .

Взрыв хохота снова и снова потрясал зал. Один Мессала сохранял важный вид.

– Пойди, – сказал он Цецилию, – в ту комнату, из которой мы пришли, и вели принести сюда амфоры и кубки. Если же наши соотечественники в поисках счастья небогаты деньгами, то, клянусь сирийским Бахусом, я посмотрю, не одарены ли они по крайней мере добрым желудком. Поторопись!

Затем он обратился к Друзу, и смех его был так громок, что слышался повсюду.

– Ха, ха, ха, друг мой! Не обижайся, что в тебе я низвел кесаря до динария. Я только хотел испытать этих нежных птенцов нашего древнего Рима. Иди, мой Друз, иди. – Он снова взял кости и стал трясти их. – Давай играть на какую хочешь сумму.

Он говорил последние слова ласковым, добродушным тоном, так что Друз вмиг растаял.

– Клянусь нимфами, я согласен, – отвечал он, смеясь. – И готов рискнуть с тобой, Мессала, на динарий.

Очень молодой человек, наклонившись над столом, следил за ними. Внезапно Мессала обратился к нему с вопросом:

– Ты кто?

Юноша отступил.

– Нет, клянусь Кастором и его братом, я не имел в виду оскорбить тебя. Обыкновенно между людьми есть правило вести точную запись. Мне нужен секретарь. Не хочешь ли ты заняться этим делом?

Юноша вытащил свои таблички, с радостью готовясь делать отметки.

– Слушай, Мессала! – воскликнул Друз. – Я не знаю, можно ли, бросив кость, задавать вопрос, но один вопрос я должен задать тебе, хотя бы Венера и ударила за это меня своим поясом.

– Нет, мой Друз, Венера с поясом в руке есть любящая Венера. Спрашивай, а я пока накрою твою кость и предохраню ее от всяких злых слушателей.

– Видал ли ты когда Квинта Аррия? – спросил Друз.

– Дуумвира?

– Нет, его сына?

– Я и не знал, что у него есть сын.

– Этот сын, – продолжал хладнокровно Друз, – похож на тебя не меньше, чем Кастор на Поллукса.

Голосов двадцать подхватили это замечание:

– Верно, верно! Глаза, лицо! – воскликнули они.

Но кто-то уточнил при этом:

– Нет, Мессала – римлянин, а тот – еврей.

– Ты прав, – отозвался другой. – Он или еврей, или Момус подшутил с его матерью.

Чтоб положить конец этим замечаниям, готовым перейти в спор, Мессала сказал:

– Вино еще не принесли, Друз, а я, как ты видишь, держу руку на веснушчатой Пифии. Кости там подобны своре псов. Но я готов согласиться с твоим мнением, если ты сообщишь мне о нем более подробные сведения.

– Еврей он или римлянин, но, клянусь Паном, я говорю это не для того, чтобы унизить тебя, мой Мессала: этот Аррий замечательно красив, храбр и умен. Император предлагал ему свои милости и свое покровительство, но он отказался от них. Он окружает себя таинственностью и держится вдали, как бы сознавая себя неизмеримо лучше или хуже остальных. В палестре он был бесподобен – он гнул голубооких гигантов Рейна и безрогих буйволов Сарматии, как ивовые прутья. Дуумвир оставил ему громадное состояние. Он питает пристрастие к оружию и мечтает только о войне. Максентий принял его к себе, и он должен был плыть с нами, но в Равенне мы потеряли его из виду. Тем не менее сегодня я слышал, что он благополучно прибыл сюда. Клянусь Поллуксом, вместо того чтобы явиться во дворец или остановиться в цитадели, он оставил свои вещи в канне, а сам снова исчез.

Мессала сперва слушал равнодушно, но по мере хода рассказа он становился все внимательнее и, наконец отняв руку от ящика с костями, воскликнул:

– Кай! Ты слышишь?

Юноша, ехавший сегодня с ним в одной колеснице, крайне польщенный его вниманием, отвечал:

– Конечно, слышу, Мессала, иначе я не был бы твоим другом.

– Помнишь ли ты человека, свалившего тебя сегодня?

– Клянусь Бахусом, мое разбитое плечо не дает мне изгладить его из своей памяти!

Мартилл приподнял плечо до самого уха.

– В таком случае благодари судьбу – я нашел врача. Слушай.

Затем Мессала обратился к Друзу.

– Рассказывай нам о нем, об этом еврее, который в то же время и римлянин. Клянусь Фебом, это такая комбинация, при которой и кентавр был бы очарователен. В какой одежде он ходит, Друз?

– В еврейской.

– Слышишь ты это, Кай? – сказал Мессала. – Он молод – раз, похож лицом на римлянина – два, предпочитает еврейскую одежду – три и в палестре нажил славу и богатство искусством побеждать людей и опрокидывать лошадей и колесницы – четыре. А теперь, Друз, скажи мне: он, вероятно, знаком со многими языками, иначе нельзя было бы принять его сегодня за еврея, а завтра за римлянина, но владеет ли он хорошо богатым афинским наречием?

– Так хорошо, что мог бы состязаться в Истмии.

– Слышишь, Кай? Он приветствовал женщину по-гречески. И в этом его пятое сходство. Что ты скажешь на это?