Томас Гарди - Тэсс из рода дЭрбервиллей

— Слава богу! — прошептал Клэр; но что-то кольнуло его в сердце при мысли — в ней была лишь доля истины, — что Тэсс, свалив свое бремя на его плечи, может теперь спать безмятежно.

Он повернулся, чтобы уйти, потом, колеблясь, подошел к ее двери. При этом взгляд его упал на одну из д'эрбервилльских дам, чей портрет находился над дверью в спальню Тэсс. Портрет, освещенный свечой, производил более неприятное впечатление, чем днем. Лицо женщины выражало зловещие намерения, всепоглощающее желание мстить представителям другого пола, — так показалось Клэру. Платье, сшитое по моде семнадцатого века, было низко вырезано, как у Тэсс, когда он отогнул ворот ее платья, чтобы надеть ожерелье. И снова его неприятно поразило сходство между ними.

Этого было достаточно. Он отошел от двери и спустился вниз.

Он оставался спокойным и холодным; маленький рот с плотно сжатыми губами свидетельствовал об умении его владеть собой; его лицо сохраняло выражение холодной апатии, которое появилось на нем, когда Тэсс окончила свою исповедь, это было лицо человека, который отныне перестал быть рабом страсти, но в освобождении своем не нашел счастья. Он размышлял о страшных случайностях, руководящих человеческой судьбой, о неожиданности событий. Когда он боготворил Тэсс — еще только час тому назад, — ему казалось, что нет существа чище, нежнее, девственнее, чем она, — но

Он заблуждался, говоря себе, что ее честное и невинное лицо не являлось зеркалом ее души; но у Тэсс не было заступника, который доказал бы ему обратное. Возможно ли, думал он, чтобы эти глаза, взгляд которых всегда подтверждал каждое ее слово, видели в этот же самый момент совсем иные картины, не похожие на то, что ее окружало.

Он лег на диван в гостиной и погасил свет. Спустилась ночь и завладела домом, спокойная и безучастная ночь, которая уже поглотила его счастье и теперь равнодушно его переваривала и готова была столь же безмятежно и невозмутимо поглотить счастье тысячи других людей.

Клэр проснулся на рассвете; серый рассвет крался, как человек, замешанный в преступлении. Клэр увидел камин с холодной золой, стол, накрытый к ужину, и две рюмки с вином, — вино уже не искрилось и подернулось пленкой; увидел стул Тэсс, не занятый теперь, свой стул и другую мебель, которая, казалось, в чем-то оправдывалась и задавала невыносимый вопрос: что же теперь делать? Сверху не доносилось ни звука, но через несколько минут раздался стук в наружную дверь. Он вспомнил, что должна прийти жена крестьянина, жившего по соседству, которая нанялась им прислуживать.

Присутствие постороннего человека в доме было бы теперь крайне неуместно, и Клэр, уже одетый, открыл окно и сказал ей, что сегодня утром они обойдутся без ее помощи. Она принесла кувшин с молоком, и он попросил поставить его у двери. Когда матрона удалилась, он отыскал в сарае дрова и быстро развел огонь. В кладовой нашлись яйца, масло, хлеб, и Клэр приготовил завтрак, — жизнь на мызе научила его хозяйничать. Дрова пылали в камине, и дым вырывался из трубы, словно увенчанная лотосом колонна; местные жители, проходя мимо, видели дым, думали о новобрачных и завидовали их счастью.

Энджел еще раз оглядел комнату, подошел к лестнице и обычным своим тоном сказал:

— Завтрак готов.

Открыв входную дверь, он вышел на свежий утренний воздух. Когда через несколько минут он вернулся, Тэсс уже спустилась в гостиную и машинально переставляла посуду. Она была совсем одета и, должно быть, оделась раньше, чем он ее окликнул, так как с тех пор прошло минуты две-три. Волосы она закрутила большим узлом на затылке и надела одно из новых платьев — бледно-голубое шерстяное, с белой оборкой у ворота. Казалось, лицо и руки ее застыли, — вероятно, она долго просидела одетая в холодной спальне. Подчеркнуто вежливый тон Клэра, когда он ее окликнул, пробудил в ней на секунду проблеск надежды, но достаточно ей было взглянуть на него, чтобы надежда угасла.

От пламенного чувства влюбленных осталась только зола. Острая боль вчерашнего вечера уступила место тяжелой апатии; казалось, ничто не могло снова вернуть им способность чувствовать.

Он заговорил с ней спокойно, и она отвечала так же сдержанно. Наконец она подошла к нему и начала пристально всматриваться в его резко очерченное лицо, словно забыв, что ее собственное лицо может служить объектом наблюдения.

— Энджел! — сказала она и умолкла, слегка прикоснувшись к нему пальцами, как будто едва могла поверить, что здесь перед ней находится человек, который был когда-то ее возлюбленным. Глаза ее не потускнели, бледные щеки еще не осунулись, хотя высыхающие слезы оставили на них блестящие полоски, а губы, обычно ярко-алые, были почти так же бледны, как и щеки. Жизнь еще пульсировала в ней, придавленной горем, но пульс стал таким прерывистым, что малейшее напряжение могло вызвать настоящую болезнь, — и тогда потускнеют ее глаза и губы станут тонкими.

Она казалась безупречно чистой — прихотливая обманщица-природа наложила такую печать девственности на лицо Тэсс, что он смотрел на нее ошеломленный.

— Тэсс! Скажи, что это неправда! Конечно, неправда!

— Это правда.

— Каждое слово?

— Каждое слово.

Он смотрел на нее с мольбой, словно хотел услышать заведомую ложь и с помощью софистики превратить ее в нерушимую правду. Однако она повторила:

— Это правда.

— Он жив? — спросил Энджел.

— Ребенок умер.

— А этот человек?

— Жив.

Еще раз отчаяние исказило лицо Клэра.

— Он в Англии?

— Да.

Он сделал несколько шагов бесцельно, сам того не замечая.

— Вот каково мое положение, — сказал он отрывисто. — Я думал — и так думал бы всякий на моем месте, — что, отказываясь от честолюбивых стремлений иметь жену, занимающую положение в обществе, богатую, знающую свет, я найду в крестьянке невинность так же непременно, как и румяные щеки… Однако я не хочу упрекать тебя и не буду.

Ему не нужно было продолжать: Тэсс слишком хорошо понимала его состояние. Это и было особенно горько: она знала, что он лишился всего.

— Энджел… я бы не довела дела до свадьбы, если бы не знала, что в конце концов у тебя остается выход; хотя я надеялась, что ты никогда…

Голос ее сорвался.

— Выход?

— Да, способ от меня избавиться. Ты можешь от меня избавиться.

— Как?

— Развестись со мной.

— О господи, можно ли быть такой наивной! Как я могу развестись с тобой?

— А разве нельзя… теперь, когда я призналась? Я думала, что моя исповедь даст тебе на это право.

— О Тэсс, ты… ты так по-детски простодушна… невежественна… не знаю, как тебя назвать! Ты ничего не смыслишь в законах, ничего!