Джордж Оруэлл - Скотский уголок

— Мертвый, — с горечью сказал Работяга. — Я не хотел. Я забыл, что у меня железные подковы. Я правда не хотел!

— Забудь о жалости, товарищ! — вскричал Цицерон, истекавший кровью. — На войне как на войне. Хороший человек — это мертвый человек.

— Я не хочу ничьей смерти, даже человеческой, — в глазах Работяги стояли слезы.

— А где Молли? — вдруг спросил кто-то.

В самом деле, Молли нигде ни было видно. Все не на шутку встревожились. Уж не ранена ли она? А может, люди увели ее с собой? После долгих поисков ее нашли в стойле; она зарылась мордой в ясли с сеном, так что торчали одни уши. Молли дезертировала, едва раздался ружейный залп. Успокоенные тем, что она жива-невредима, все потянулись на скотный двор и, к удивлению своему, обнаружили, что «бездыханное тело» сбежало — вероятно, мальчишка был только ранен, а не убит.

Еще не успевшие остыть после сражения, животные наперебой вспоминали свои ратные подвиги. Стихийно началось празднование победы. Подняли флаг, спели раз пять «Скот домашний, скот бесправный». Погибшую овцу торжественно предали земле и на этом месте посадили куст боярышника. Цицерон произнес над могилой короткую речь, в которой призвал животных, если понадобится, отдать жизнь за родную ферму.

Единодушно было решено учредить боевую награду — «Животная доблесть» 1-й степени — и наградить ею Цицерона и Работягу. Среди упряжи, лежавшей в подсобке, нашлись медные конские бляхи, каковые и стали медалями, и носить их полагалось исключительно по светлым животным праздникам. Медалью «Животная доблесть» 2-й степени была награждена овца (посмертно).

Долго спорили, как следует назвать сражение. Остановились на Битве при Коровнике, имея в виду его решающую фазу. Дробовик мистера Джонса был очищен от грязи. Так как в доме нашлись патроны, порешили поставить под флагштоком ружье как бы вместо пушки и два раза в год давать из него залп — двенадцатого октября, в годовщину Битвы при Коровнике, и в Иванов день, ознаменовавшийся Восстанием.

С приближением зимы поведение Молли становилось все более вызывающим. Она постоянно опаздывала на работу, оправдываясь тем, что проспала, и целыми днями жаловалась на непонятные боли, которые, впрочем, нисколько не влияли на ее аппетит. Под любым предлогом она сбегала к водопою и там подолгу стояла, бессмысленно таращась на свое отражение. Числилось за ней и кое-что посерьезней. Однажды, когда она вошла во двор своей легкой походкой, поигрывая хвостом и меланхолично перекатывая во рту соломинку, к ней направилась Хрумка.

— Молли, у меня к тебе серьезный разговор. Сегодня я видела тебя возле изгороди, что отделяет нас от «Фоксвуда». По ту сторону стоял кто-то из людей мистера Пилкингтона. Конечно, я находилась далековато, но, по-моему, ты подставляла ему морду, а он тебя гладил и что-то говорил при этом. Что все это значит, Молли?

— Он не гладил! Я не подставляла! Это неправда! — Молли вертела головой по сторонам и нервно ковыряла копытом землю.

— Молли, посмотри мне в глаза! Дай мне честное слово, что он тебя не гладил.

— Это неправда! — повторила Молли, продолжая вертеть головой, а потом не выдержала и галопом пустилась в чистое поле.

Хрумка поймала себя на неожиданной мысли. Не говоря никому ни слова, она направилась к Молли в стойло и принялась ворошить на полу сено. И вдруг на свет явилась пригоршня кускового сахара, а также мотки лент разного цвета.

Через три дня Молли исчезла. Довольно долго о ее местонахождении ничего не было известно, пока голуби не принесли в клюве новость, что ее видели в другом конце Уиллингдона. Запряженная в шикарную коляску, она стояла перед входом в паб, и краснощекий толстяк в клетчатых бриджах и гетрах, этакий респабликанец, угощал ее сахарком и оглаживал. Блестящая шерстка волосок к волоску, челка алой лентой подвязана, морда дово-о-льная!.. С этого момента Молли перестала для них существовать.

Январь выдался суровый. Почва сделалась как камень, работы перенесли под крышу. В промежутках между собраниями свиньи намечали планы подготовки к весне. Так уж повелось, что все стратегические хозяйственные вопросы решала интеллектуальная элита, а уж потом они ставились на голосование. Эта система себя бы полностью оправдала, когда бы не постоянные разногласия между Цицероном и Наполеоном. Не было пункта, по которому бы они не расходились. Если один предлагал посеять больше ячменя, другой требовал увеличить площадь под овес; стоило одному выбрать подходящее место для выращивания капусты, как другой рвался сажать там корнеплоды. У каждого были свои сторонники, поэтому дебаты разгорались нешуточные. На общих собраниях Цицерон, как правило, получал большинство голосов благодаря своим зажигательным речам, зато Наполеон отыгрывался в паузах. Его горячо поддерживали овцы. К месту и не к месту они затягивали «Четыре ноги хорошо, две ноги плохо», даже на собраниях, причем, что любопытно, как раз в моменты, когда слова Цицерона звучали наиболее убедительно. Цицерон, надо сказать, внимательно изучил старые подшивки «Рачительного хозяина» и был полон планов грандиозных нововведений и преобразований. Со знанием дела говорил он о дренаже, о силосовании, об удобрении почвы, он разработал научный метод отправления естественных надобностей, при котором поля будут унавоживаться: а) контактным способом, б) равномерно и в) с полным высвобождением транспортных средств. Что до Наполеона, то он не выдвигал оригинальных теорий, он предпочитал принижать открытия соперника и ждал своего часа. Ну а стычки продолжались и достигли своего апогея в вопросе о строительстве ветряной мельницы.

Как мы знаем, за пастбищем возвышался холм — высота, господствующая над местностью. После предварительного осмотра Цицерон объявил, что именно здесь следует поставить ветряк, от которого будет работать динамо-машина, обеспечивая ферму электричеством. И вспыхнет в стойлах свет, а зимой в них придет тепло, и сами заработают циркулярная пила, и свеклорезка, и электродоилка. Животные развесили уши (на их допотопной ферме сроду не бывало ничего такого), а Цицерон продолжал рисовать картины электрифицированного рая, где все будут делать машины, а животные палец о палец не ударят, им останется только пощипывать травку за приятной беседой или наслаждаться книгой, источником знаний.

Цицерону потребовалось несколько недель на разработку проекта ветряной мельницы. Все практические сведения были почерпнуты из трех источников: «Тысяча полезных мелочей», «Домострой» и «Введение в электротехнику». Кабинетом послужил ангар (когда-то там стояли инкубаторы) с хорошим деревянным настилом, на который удобно было наносить чертежи. Цицерон часами пропадал в ангаре. Заложив в книгах нужные страницы камешками и вооружившись мелком, он перебегал от одной схемы к другой и, добавляя там сплошную линию, здесь пунктирную, тихо повизгивал от возбуждения. Со временем случайные, на первый взгляд, наброски образовали сложную систему шестеренок и кривошипов, производившую сильное впечатление уже одной своей непонятностью. По меньшей мере раз в день животные приходили в ангар полюбоваться цицероновыми чертежами. Даже самые необразованные, куры и утки, топтались между различными узлами, стараясь не наступить на эти создания нечеловеческого гения. Один Наполеон держался в стороне — он с самого начала высказался против мельницы. Тем более неожиданным было его появление. Тяжелой походкой он обошел ангар и внимательно все рассмотрел, раза два фыркнув при этом; затем он ненадолго задумался, как бы уже не обращая внимания на чертежи, и вдруг, задрав ногу, так обильно выразил к ним свое отношение, что никакие слова уже не понадобились. После чего он покинул помещение.