Бернгард Келлерман - Братья Шелленберг

Михаэль смотрел на брата оторопело и в полном недоумении.

– Не шутишь ли ты? – промолвил он. – Что это значит – стать Раухэйзеном?

– Что это значит? Пойми меня правильно. Не одним из тех маленьких Раухэйзенов хочу я стать, каких есть дюжины, а настоящим Раухэйзеном. Если это удалось ему, отчего не сделать и мне того же? В наше время экономического хаоса возможно все.

Михаэль все еще не мог прийти в себя.

– Но я не понимаю тебя, какой в этом смысл, какую ты преследуешь цель? Ты ведь только что сам говорил…

Но Венцель перебил его:

– Быть Раухэйзеном – знаешь ты, что это означает? Это означает абсолютную и предельную независимость. Я, видишь ли, тоже хочу, наконец, принадлежать, коротко говоря, к тем людям, которые нажимают на кнопку. Они нажимают на кнопку, и тогда появляются секретари и подкатывают автомобили. У меня больше нет охоты быть автоматом и шутом для других людей. С какой стати? Хорошая жизнь, хорошие вещи, лошади, автомобили, вино, женщины, путешествия.

Михаэль покачал головой.

– Но разве это цель? – спросил он. – Разве это может быть смыслом жизни?

– Смысл жизни! Цель! Что за громкие слова! Я не египетский фараон.

– Что ты хочешь сказать?

– Будь я египетским фараоном, я сказал бы себе: все равно, доживу ли я до пятидесяти или шестидесяти лет, в своей пирамиде я буду жить вечно. Но предо мною нет вечности. Когда я умру, кончится все. Я не так высокомерен, чтобы верить в вечную жизнь. Пятьдесят, шестьдесят лет – и за это время нужно все успеть. Все нынче думают так, более или менее сознательно. Отсюда наша торопливость – скорые поезда, пароходы-экспрессы, аэропланы. Но чтобы заполнить эти пятьдесят, шестьдесят лет, заполнить до краев, мне нужны деньги, деньги! Будут деньги – будет все: свобода, здоровье, земля, солнце, красота, любовь Все остальное – вздор.

Михаэль побледнел. Он растерянно качал головой.

– Что за безумие, что за безумие! – гневно повторял он. – Венцель! Не ты ли только что с таким презрением говорил…

– Пойми же меня, Михаэль, цель человеку все-таки надо иметь перед собой, хотя бы это была и не возвышенная цель. Что я только что сказал – это моя философия, и сообразно с нею намерен я поступать, хотя бы тебе она и казалась презренною. У меня кет дара воодушевляться идеями, как у тебя, и, говоря откровенно, у меня больше нет веры в человека.

– Веры в человека нет у тебя?

– Веры! Веры! Ненависть, презрение – вот все, что у меня осталось. О, люди мне отвратительны! Их малодушие, жестокость, тщеславие, их алчность, глупость и гнусный эгоизм мне теперь достаточно знакомы. И не верю я также в так называемые идеалы. Видишь, Михааль, как я окончательно обанкротился. Совершенно так же, как этот век и этот мир, в котором все обанкротилось – религия, наука, все…

– Не впадай в ошибку, – пылко перебил его Михаэль. – Религия нисколько не обанкротилась, а наука – и подавно. Для нее как раз началась новая эра, и она расцветет пышнее, чем когда-либо до сих пор.

– Пусть так, – ответил Венцель, – может быть, ты прав. Но меня ты убедить не можешь. Как бы ты громко и долго ни взывал, я, брат, уже не, слышу и не понимаю тебя! И то, что я говорю, такая же правда, как то, что ты – единственный человек, которого я люблю и уважаю. – Венцель показал на свое сердце. – Здесь лежит мертвец, ему уже не воскреснуть, – несколько напыщенно сказал он.

Не столько сама исповедь Венцеля потрясла Михаэля, сколько ее отчаянный, циничный тон.

– Теперь я еще больше жалею, – сказал Михаэль, – что ты не приехал ко мне в имение; может быть, там твои мысли получили бы другое направление.

– Как это могло бы случиться? – ответил Венцель. – Пойми, моя цель прельщает меня совершенно так же, как твоя тебя. Она манит, и я противиться больше не могу. Слишком поздно, Михаэль. Я на трамплине! Слышишь? Я на трамплине. Больше того – я уже прыгнул! В пустоту – в ничто, быть может. Я знаю, что это не большая цель. И все же!.. Вернусь ли я и каким вернусь – как знать? Поедем, я тебе кое-что покажу, Михаэль.

Венцель поспешно расплатился.

Перед рестораном стоял элегантный, покрытый черным лаком лимузин.

– Садись! – сказал Венцель с почти мальчишеской радостью при виде озадаченного лица Михаэля.

– Это твоя машина? – пробормотал Михаэль.

– Разумеется, моя! Иначе нельзя.

Автомобиль остановился перед большим конторским зданием на Вильгельмштрассе.

– Иди за мной! – сказал Венцель, и Михаэль, колеблясь, пошел за ним. На одной из дверей была лаконическая дощечка: «Шелленберг». Лакей открыл дверь, и Венцель повел брата через ряд больших рабочих комнат, заставленных пишущими машинками и конторскою мебелью. Все было совершенно новым. Еще пахло лаком и краской.

– Все, что ты видишь здесь, все это Шелленберг, – сказал Венцель с радостным смехом. – Мы перебрались сюда только на прошлой неделе. Раньше я снимал несколько комнатушек во дворе, совершенно секретно, так сказать, – Венцель открыл дверь и ввел Михаэля в очень скромно обставленную спальню. Рядом с железной кроватью стоял стул и на нем телефон. – Вот это мои частные аппартаменты, – объяснил он – Покамест, братец, только покамест! Посмотрим-ка, не найдется ли водки. А, вот она! Сделай милость, Михаэль, еще одну рюмочку, прежде чем мы продолжим путешествие.

Михаэль все еще не мог оправиться от изумления.

– Но чем ты, в сущности, занимаешься? Какое у тебя дело? – спросил он брата. – Как ты все это создал?

Этого вопроса только и ждал Венцель. Если бы его не поставил Михаэль, он сам заговорил бы об этом.

– Чем я занимаюсь? – спросил он и зашагал по комнате, заложив руки в карманы. – Я покупаю и продаю. Я начал с того, что купил груз финского парохода в четыре тысячи тонн. Это был строевой лес, которого не принял по каким-то причинам синдикат Раухэйзена. Узнав об этом, я купил лес на собственный счет. Я продал его две недели спустя, так и не взглянув на него. Вот как это началось.

– Разве у тебя были деньги? – перебил его Михаэль.

Венцель рассмеялся.

– Деньги? Денег у меня не было, но был кредит. Тогда ведь я еще служил у Раухэйзена. Были банкирские Дома, дорожившие моими симпатиями, рекомендациями и посредничеством. Одна данная мною справка могла означать целое небольшое состояние.

– Ах, теперь я начинаю понимать.

– Я очень просто воспользовался своими связями с синдикатом Раухэйзена, как пользуются другими связями другие люди; Это, может быть, и не вполне… как бы выразиться… почтенно, что ли, но я давно перестал обращать внимание на эти тонкие оттенки. Потом я купил небольшой рудник в Ангальтском округе, чтобы месяц спустя перепродать его одному голландцу. Это было крупное дело, давшее мне необходимый начальный разгон, но и оно не стоило мне ни одного пфеннига. У меня потребность высказаться пред тобою, Михаэль, и я поэтому не скрою от тебя, что этот рудник был предложен Раухэйзену. Раухэйзен колебался. Я опередил его и поспешно купил этот рудник через свой банк. После этого мне уже не нужен был Раухэйзен. Я отказался от службы. Не он меня уволил, а я – его! Можешь это передать Лизе. А потом так и пошло дальше. В настоящее время я специализировался на бумажных фабриках.