Бернгард Келлерман - Братья Шелленберг

Желание принять участие в ней горело в его больных глазах. Наконец, он встал, чтобы взяться за дело.

– Бросьте! – крикнул Леман. – Выздоравливайте сперва! – А другим он кричал: – Через час стемнеет. Сколотите крышу! Несколько временных стен в защиту от ветра. Тут вот гвозди доски, топоры. А потом шабаш, довольно на сегодня. Разложите костер. Что вы за дурни! Здесь дров сколько угодно, а вы мерзнете.

Костер! Прекрасная мысль. Почему на нее никто не набрел раньше? Они смотрели друг на друга, озябнув и дрожа.

В один миг загорелся костер: опилки, сучья. Он ярко пылал во мраке, и едкий густой дым столбом поднимался к древесным вершинам.

– Эй, ты там, на ящике! – позвал кривоногий слесарь. – Поди сюда, грейся!

Теплота сушит мокрую одежду. Уже разглаживались бледные сердитые лица. Пылающие сучья проносились по воздуху, и горящие еловые ветки распространяли бодрящий, крепкий запах. Эта жизнь в лесу, несколько часов назад казавшаяся невозможной и вселявшая безнадежность во все души, теперь уже представлялась им более сносной и похожей на любопытное приключение.

Внезапно настала ночь: неприятный, морозно мерцавший мрак, и вдруг из этого жуткого мрака выплыла лошадь, с виду огромная, призрачно пламеневшая в свете костра. Это вернулся крестьянин с соломой и продовольствием.

– Есть тут кто-нибудь, умеющий немного стряпать? – спросил Леман.

Вышел сухопарый, тонконогий человек, с большим крючковатым носом, кельнер, служивший раньше, как он говорил, на больших восточноазиатских пароходах:

– Ладно, возьмите дело в свои руки!

Кельнер скинул пиджак и немедленно принялся очень умело хозяйничать, Картофель, горох, копченая колбаса. Уже поднимался пар над котлом, и обед был вскоре готов. Вся компания сидела перед огнем с жестяными судками в руках.

Как это вкусно было! Жадно поглощали они еду, некоторые обжигали себе губы и нёбо.

Яркий свет костра безжалостно разоблачал изможденность и бледность этих лиц, проведенные голодом борозды на бескровных щеках, лохмотья, прикрывавшие тело. Почти все вперяли глаза в огонь, мыслями витая далеко, в то время как сами черпали ложками похлебку из жестяных судков. У одних глаза лихорадочные, у других – тупо, без выражения притаившиеся в орбитах, словно они не решались увидеть еще больше того, что видели в этом мире. Глаза, воспаленные от лишений, покрасневшие от невыплаканных слез; глаза с беспокойно блуждающим взглядом; глаза, полные испуга и страха. И все вперялись в огонь, и каждый видел в огне какую-нибудь ужасную картину: побирающихся детей, голодающих жен, мерзнущих стариков, лежащих на тряпье больных. Разговоров не слышалось, изредка только – какое-нибудь замечание. Все были утомлены, подозрительны, недоверчивы и унылы.

Георг, которого лихорадило от усталости, присматривался к товарищам. Рядом с ним сидел мясник Мориц, чьи серо-голубые глаза жизнерадостно блестели, широкоплечий, мускулистый, как боксер. Он улыбался сам себе и порою поглаживал светлые усики, которые, казалось, потрескивали. Только он был беззаботен.

За ним – сухопарый кельнер, нос которого, большой, крючковатый, отбрасывал широкую тень на иссиня-белое, осунувшееся лицо. Он все время покусывал губы, словно его преследовала навязчивая мысль. Его крысиные, черные как сажа глаза тревожно мерцали.

За кельнером – бледный рослый плотник с грубыми руками и лихорадочным огнем а глазах. Он почти не прикасался к еде.

За плотником – маленький, кривоногий слесарь с густыми усами Его звали Генрихом Он ни минуты не мор усидеть на месте. Все время вставал, чтобы отламывать ветки и бросать их в костер.

Рядом с ним прикорнул каменщик, дряхлый, небольшого роста, с бледным, старческим лицом. Глаза у него слезились. Он нахлобучил на голову ветхую широкополую шляпу, когда-то, по-видимому, фигурировавшую на маскараде. На полях еще сохранились следы траурной каймы, которою они были некогда обшиты.

Был там еще один пожилой человек в старой, заплатанной солдатской шинели, которого мясник называл «господином генералом». У него были густые брови, похожие на перья. Его угловатый череп был совершенно без волос, но борода, правда, жидкая, опускалась на грудь. По-видимому, – потерпевший крушение лавочник или ремесленник. Он дремал и покачивался в своей серой шинели.

За ним сидел молодой человек с воровским лицом и оттопыренными большими ушами, отливавшими красным лаком в свете огня. На нем были только брюки и рваная рубашка, и продрог он, по-видимому, до костей, хотя подсел так близко к огню, что его продранные сапоги испускали пар. Было там еще несколько ничего не говорящих лиц, среди них – пучеглазый увечный воин.

Таковы были спутники жизни, которых послала Георгу судьба. Каждый из этих людей испытал на себе ее удары, иначе он не очутился бы здесь, во мраке леса. Одни из них износились, и не было для них больше места в хозяйстве страны, другие отстали и были брошены в пути, третьи стали жертвами кризиса. И вот они сидели теперь и вперяли взгляды в огонь, раздумывая над своей судьбой, неспособные постигнуть ее.

– Хотелось бы знать, что тут собираются строить? – спросил старый маленький каменщик в широкополой шляпе.

Никто не ответил, все были слишком поглощены своими мыслями. Наконец слесарь сказал:

– Сам видишь, собираются вырубить лес.

– Но если его вырубят, то что-то хотят же здесь построить!

– Здесь будет построена церковь, если хочешь знать, – вставил Мориц. Старик по-детски захихикал.

– Церковь! – повторил он. – Кто же станет посреди леса строить церковь? Ишь, какой умник! Посреди леса!

Тем разговор и кончился, и опять наступило молчание. Только старый каменщик еще время от времени хихикал: «Церковь! Церковь!» – и пустился рассказывать, как тридцать лет назад он строил церковь в Гамбурге. Но никто не слушал его.

Жар костра, воздух и работа нагнали на всех сонливость. Один за другим они заползли в солому. Георг тоже. Но он не спал. Он смотрел на пламя тлеющих углей, на безграничный угрюмый мрак леса. Странное и дивное гудение шло вдали по лесу. Пряный запах исходил от влажных вершин. Ель, свежее дерево, гниющая кора. Пахло снегом, хотя он уже почти совсем растаял. Но всего непостижимее была эта необыкновенная тишина вокруг.

Внезапно Георгу почудилось, будто он погружается в бездну, и в тот же миг он заснул. Несколько раз за ночь он просыпался и сейчас же снова забывался глубоким сном. Проснувшись в первый раз, он заметил, что однорукий сидит на пне подле догоревшего костра, с трубкой во рту. Вторично проснулся, – дождь еще шел, и сквозь временную крышу отдельные капли падали ему на лицо. Угли все еще немного тлели. Леман исчез. Товарищи лежали с искаженными лицами, с разинутыми ртами, хрипели и храпели. Только бледный, рослый плотник сидел без сна, с открытыми глазами, блестевшими, как у совы.