Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика

Знаменательна эта настороженность. "Ого, - думаете вы, - ого!" - и с новым любопытством начинаете приглядываться к человеческим лицам. Идут буржуа, лавочники, дельцы, праздные люди. Вот молодой эстет, - пальто из меха американского буйвола туго перетянуто, грудь распахнута, широчайшие кремовые штаны падают до кончиков туфель, вялое, узкое лицо, подкрашены губы. Вот пузатенький человек в котелке, карманы застегнутого пиджака набиты бумагами, но по обиженно прыгающим щекам и тусклому взору видно, что дела плохи. Вот еще и еще лица, - сосредоточьтесь, пусть хоть одно врежется в память. Нет, - плывут, как медузы, полуживые, без страстей и высоких помыслов. Но это же индивидуалисты! Весь смысл их цивилизации - в утверждении, в холе, в обогащении личности. Даже в этом пункте проваливается вся система: - обман, мираж, - идут живьем несбывшиеся ожидания, раздавленные иллюзии.

Но встречаете в толпе и другую породу людей. Шагает плечистый юноша в потертом спорткостюме, без шапки, волосы откинуты, шея открыта, глаза поверх отживающей толпы, поверх умеренно трусливой идеологии. Загорелое лицо - брезгливо отделено. Вы начинаете искать в толпе таких же, - их много, приглядитесь. У всех - решительная походка и взгляд, не желающий больше созерцать распад и гниение.

Вот еще один проталкивается в толпе плечами, - студенческий картуз, пальто - хаки, подбородок - задран, взгляд - поверх. Вы спрашиваете у вашего знакомого, - кто эти молодые люди, сурово шагающие в будто чужой им толпе?

"Трудно сказать точно про каждого: представители двух сил, крайних противоположностей. Ты видел: безработица, нищета, голод и впереди колониальный ужас... Ты видел: кризис, умирающая торговля, умирающие заводы... Диалектика событий порождает полярные силы, две противоположности, - они шагают по Берлину. А эта толпа, эти медузы отмирающее поколение. Борьба переходит к фашистам и коммунистам. История не спрашивает разрешения у Второго Интернационала... Фашизм - последняя ставка буржуазии, коммунизм - первая ставка пролетариата. Делай сам заключение об исходе борьбы".

О фашистах знакомый рассказывает небольшой анекдот: - однажды на Курфюрстендамме появился медленно двигающийся автомобиль с фашистским начальством. По тротуару следовали решительные молодые люди. Был день еврейского Нового года. Начальствующий указывал из машины на того или иного из мирно гуляющих брюнетов. Решительные молодые люди подходили к намеченному, поздравляли: "С новым годом, еврей", - и били резинками по лицу. Покуда суд да дело - фашистская процессия проехалась по всей главной артерии. В Берлине отчетливо пахнет погромом.

Если возвращаетесь домой на автобусе, - на берегу канала увидите новостроенную, светло-серую громаду с тысячами зеркальных окон. Округлые углы фасада, падающего уступами, похожи на стеклянные волны, это окаменевший фонтан нефти: дом построен Генри Детердингом, гигантской рекламой вбит в сердце Берлина. Но наступление Детердинга на Восток здесь, по-видимому, и остановилось, - советская нефть преградила ему дорогу, после бешеной борьбы Детердинг отступил, отступил снова, как в восемнадцатом и двадцатом годах...

Вы поднимаетесь по красному бобрику лестницы в пансион, окно во двор открыто, - музыка - скрипка и гавайская гитара: - два прилично одетых гражданина, стоя посредине двора и глядя вверх на окна, играют что-то печальное о невозвратном и поют в унисон о том, как сладко умереть от любви. Вы хотели было бросить на двор монету, но поймали себя на этом невольном движении беспомощности...

Едете на автомобиле в Шпандау, где расположены заводы Сименса (электроиндустрия). Дорога - через северо-западную часть Берлина, выросшую за последние годы (перед кризисом): территория выставки со стометровой решетчатой башней, огромные серо-зеленые здания радиостанции, многоэтажные дома индустриально-урбанического стиля и великолепные дороги, рассчитанные на потоки автомобилей.

Мчитесь в одиночестве, астрономически прямое шоссе поднимается на изволок, летят навстречу еще безлиственные деревца, чистенькие сторожки. Промелькнул старик сторож с метлой, - заметив, должно быть, окурок на шоссе. Слегка волнистая равнина - безжизненна, кажется покинутой.

Впечатления от противоречий Берлина - шуточки в сравнении с тем, что увидите в Шпандау. Здесь обнажено сердце страны: - индустрия. Замедлив ход, подъезжаете. Небольшой городок, островерхие кирки, чистая провинциальная улица с желтыми домами. Над городом возвышается буро-темная громада крепости, - древние башни, цитадели, стены, поросшие мхом. В этой крепости было сосредоточено германское золото для мировой войны, мобилизационный фонд. Имперское правительство, видимо, не беспокоилось близостью рабочего района: - желтые вожди поручились за преданность масс.

У въезда в городок на низменном огороженном поле - сотни собачьих будок, - так по крайней мере кажется издали. Треплется на веревках тряпье. Дымки, кое-где - красные флаги, грядки огородов. Будки и хижины, построенные из фанерных ящиков, старых дверей, железных листов и толя, жилища рабочих. Вы сто раз читали и слышали об этих первобытных поселениях, - вот они в натуре. Дальше, по пути, встретите их не раз и в более странной обстановке.

Минуете тихую улицу, городскую площадь. Над голыми деревьями крепости, над опустевшими подвалами империализма весенне кричат грачи. Снова - поле. Вдали - гигантское кирпично-стеклянное здание с башнями под облака, - задираете голову из окна машины - взглянуть на эту громаду. Это главный корпус мировой индустрии Сименса. Дороги к нему зазеленели травкой. Завод остановлен, законсервирован.

Близ завода - городок Сименсштадт, - с многоэтажными домами в балкончиках, с заржавленными рельсами на подметенной улице. Пустынно, двое-трое прохожих, здесь осталась едва лишь четвертая часть населения. К городку примыкают длинные белые многоэтажные дома, построенные самим Сименсом для рабочих: - застекленные урбанические очертания фасадов. Но дома также почти необитаемы, - квартирная плата слишком высока.

Перед нами в низинке - обширный городок из будок и фанерных ящиков, те же рубашки и кальсоны на веревках, фуражки, дымки, женщины в заштопанных шалях, дети, огородные грядки. Вот здесь живут, здесь полно, сюда на кочки, в полупещеры переехало рабочее население. Разинув рот, глядите: что же это такое? Древние кочевники у подножья Палатинского холма* с покинутыми дворцами и полуразрушенными храмами? Или это неумолимая диалектика Истории? Буржуазная цивилизация на высшей точке смыкается с натуральным хозяйством, с кочевьем, с бытом троглодитов... Человек уходит на болото, питается кореньями. Интеллигенция протягивает руку за милостыней и поет по дворам. Рабочие роют пещеры и каменным оружием (скажем - осколками кирпича) охотятся за кошками и собаками для первобытной похлебки. Ничего не скажешь, - это так.