Мор Йокаи - Жёлтая роза

Отсутствие переправы было бедой не столько для графских коров, сколько для торговцев, которые спешили из Дебрецена и Уйвароша на онодскую ярмарку и чьи подводы стояли теперь в грязи под открытым небом. Торговые люди, удручённые, сидели в единственной комнате корчмы возле пристани.

Ферко Лаца отправился покупать сено для стада. Он купил целый стог.

— Ведь мы просидим здесь по крайней мере три дня.

К счастью, среди приезжих нашлась торговка, привёзшая с собой целую гору противней и свежую свинину. Она не замедлила открыть торговлю, наскоро соорудив из кукурузных стеблей некое подобие шатра. О дровах ей заботиться не приходилось, их в изобилии доставляла Тисса. На переправе у корчмаря водилось вино, правда кислое, но за неимением лучшего хорошо было и такое. Впрочем, каждый венгерец, отправляясь в дальний путь, берёт с собой флягу вина и торбу с провизией.

Скучающие постояльцы заводили знакомства и вели нескончаемые разговоры.

Дебреценский сапожник и дубильщик из Балмазуйвароша уже считаются старыми знакомыми. Скорняка все называют кумом. Пряничник хоть и сидит за отдельным столом (воображая, что он важнее других, так как носит сюртук с красным воротником), но тоже принимает участие в беседе. Попозднее в корчму заходит барышник, но ему разрешается разговаривать только стоя, ибо у него горбатый нос. Когда вошёл пастух, ему тоже освободили местечко за столом: авторитет пастуха признают даже горожане. Оба моравских погонщика остались на дворе стеречь стадо.

Сейчас, пока нет молодки Пундор, разговор идёт тихо и спокойно; приедет она и никому не даст слова вымолвить. Она едет со своим шурином-столяром, их подвода застряла где-то в непролазной грязи. Шурин везёт на ярмарку в Онод разрисованные тюльпанами сундуки, а молодуха Пундор — мыло и восковые свечи.

Когда пастух вошёл в комнату, в ней было так накурено, что он едва различал людей в густом дыму.

— А скажите, кум, — обратился сапожник к скорняку, — вы там, в своём Уйвароше, поближе к хортобадьской корчме… Как это так случилось, что дочь корчмаря напоила зельем табунщика?

У пастуха замерло сердце.

— А так, что красавица Клари готовила жаркое для Шандора не с паприкой, а с вороньим когтем.

В разговор поспешил вмешаться пряничник:

— А мне известно, что она подсыпала в мёд ядовитого зелья, которым травят рыбу.

— Ну, вам, сударь, лучше знать! У вас и часы на золотой цепочке! Но как бы там ни было, из нашего Уйвароша привозили полкового фельдшера для вскрытия тела умершего табунщика. Фельдшер нашёл у него в серёдке вороньи когти. Их положили в спирт, они будут служить доказательством на суде.

— Вы, сударь, уж убили табунщика, а он вовсе не умер от яда, только с ума сошёл. Его отправили в Буду [9] Буда — древняя столица Венгрии на правом берегу Дуная; ныне — правобережная часть Будапешта. там ему просверлят голову, так как весь яд пошёл в мозг.

— Ах, вот оно как! Отправили в Буду! Как же, отправили… на тот свет досками торговать! Моя жена сама разговаривала с женщиной, которая делала бумажные цветы на гроб Шандора Дечи. Та уж не соврёт.

— На дворе сидит тётушка Чикмак — та, что жареным мясом торгует. Она днём позже приехала из Дебрецена. Давайте-ка позовём её, она-то уж всё знает.

Но тётушка Чикмак боялась оставить котёл с шипящим жарким и держала речь по ту сторону окна. По её словам, отравленного табунщика уже и похоронили: его отпевал дебреценский хор, а священник отслужил по нему молебен.

— Что же сталось с девушкой? — спросили сразу трое.

— Девушка убежала куда глаза глядят со своим возлюбленным, с каким-то пастухом, который и подстрекнул её отравить табунщика. Они где-то вместе сколотили разбойничью шайку.

Ферко Лаца выслушал всё это, глазом не моргнув.

— Болтовня! Сказки! — авторитетно заявил пряничник. — Вы, сударыня, плохо осведомлены. Девицу сразу же схватили, заковали в кандалы и отправили куда следует под конвоем. Мой подмастерье был в городской управе, когда её туда привели.

Пастух продолжал слушать молча, не шевелясь.

Внезапно во двор с грохотом вкатилась подвода. Это прибыла уже упомянутая молодуха Пундор. Она вошла первой, а следом за ней — возница и шурин, с трудом тащившие большой дорожный сундук.

Право же, называть молодкой такую тушу, как мыловарка, слишком учтиво.

— Ну вот сейчас молодка Пундор расскажет, что сталось с дочерью корчмаря, отравившей табунщика.

— Расскажу, расскажу, душа любезная, дай только отдышаться. (С этими словами она взгромоздилась на большой сундук, так как ни стул, ни скамья не выдержали бы тяжести её тела.)

— Ну, так что же, красавицу Клари поймали или она успела дать тягу?

— Ох, голубчик мой! Да её уже осудили. Приговорили к смерти. Завтра несчастную переведут в камеру смертников, а послезавтра казнят. Сегодня приедет из Сегеда палач. Ему уже приготовили номер в гостинице «Белая лошадь», так как в «Золотом быке» его принять отказались. Это такая же святая правда, как и то, что я здесь сижу. Я слышала это от самого Хаузкнека, который берёт у меня свечи.

— Какой же смертью её казнят?

— По старым законам, она, конечно, заслуживает, чтобы её поставили на сухую ботву от гороха и сожгли, но теперь ей только отрубят голову. Она ведь благородная девица: отец у неё дворянского сословия, а дворянам всегда рубят голову.

— Полноте, сударыня, — возразил пряничник. — Кто сейчас считается с дворянством! Правда, до сорок восьмого года [10] Имеется в виду венгерская революция 1848 года. когда я, бывало, надевал свою венгерку с серебряными пуговицами, меня тоже принимали за благородного человека и никогда не требовали пошлины на пештском мосту, но теперь, сколько я ни надевай свою венгерку с серебряными пуговицами…

— Будет вам, сударь, хвастаться своей венгеркой с серебряными пуговицами! — перебил его скорняк. — Пусть уж молодка рассказывает, что она слышала. Почему же красавица решилась на такое злодейство?

— Ах, эта история не простая. Здесь было и второе убийство. Недавно в наши края приезжал покупать скот один богатый купец из Моравии. У него была уйма денег. Красавица Клари и её милый пастух сговорились, убили купца, а тело бросили в Хортобадь. Табунщик, который тоже был влюблён в девушку, застал их на месте преступления. Поэтому они сначала поделились с ним награбленными деньгами, а потом, боясь, что он их выдаст, отравили.

— И что же, пастуха так и не поймали? — сгорая от любопытства, спросил сапожник.

— Да вот не сумели! Он уж небось за тридевять земель отсюда. Все жандармы только и делают, что охотятся за ним по степи. О нём уже разослали циркуляр, а на всех перекрёстках вывесили описание его внешности. Я сама читала. За голову пастуха обещано сто талеров тому, кто поймает его живым. Я, между прочим, хорошо его знаю.