Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА

Она рассмеялась.

Я вскрикнул и ударил кулаками в стену.

— Что вы делаете? Мы живем не в лесу. Люди услышат! Потише, пожалуйста!

— Мне мешает эта стена. Я хочу разрушить ее!

— Перестаньте шуметь!.. Что-то сегодня ночью крысы слишком разбушевались.

— Еще бы, конечно, разбушевались. У этой крысы — приступ истерики…

— А мне не нравятся такие старые крысы.

— Не болтай глупостей! Какой я старый! Мне только тридцать два года.

— А мне девятнадцать! Для меня вы старик. Я вам дам хороший совет — найдите себе жену и женитесь, тогда вся ваша истерика прекратится! — В ответ на все мои слова Наоми только смеялась, а под конец сказала: — Я уже сплю! — и начала притворно всхрапывать, а вскоре и впрямь заснула по-настоящему.

Наутро, раскрыв глаза, я увидел Наоми в небрежно накинутом ночном кимоно, сидящую у моего изголовья.

— Что с вами, Дзёдзи-сан? Вчера ночью вы бог знает что вытворяли!

— Да, последнее время со мной иногда случаются такие припадки. Ты испугалась?

— Нет. Мне было интересно. Хочу еще раз привести вас в такое же состояние!

— Все уже прошло. К утру я выздоровел… А-а, какая чудесная погода!..

— Ну, так вставайте же! Уже больше десяти часов. Я уже час, как встала, ходила в баню.

Все еще не поднимаясь с постели, я взглянул на нее. «Женщина после ванны», — вся ее настоящая красота выступает не сразу после купанья, а минут через пятнадцать — двадцать. Даже самое прекрасное женское тело слишком разогревается в горячей воде, вся кожа, вплоть до кончиков пальцев, краснеет, но когда тело остынет до обычной температуры, только тогда кожа становится как бы прозрачной, похожей на застывший воск. Наоми только что вернулась из бани, по пути ее обвеял прохладный ветер, поэтому в эти минуты красота ее выступала предельно ярко. Нежная, тонкая кожа, как будто еще чуть влажная, была совершенно белой. На груди, скрытой воротом кимоно, лежали лиловатые блики, как мазки акварели. Лицо светилось, как будто покрытое тоненьким слоем желатина. Только брови были еще влажными, в окне над ее головой виднелось ясное зимнее небо, отливавшее голубым.

— Что это ты так рано надумала идти в баню?

— Это вас не касается… Ах, хорошо! — Она приблизила ко мне свое лицо. — Посмотрите-ка хорошенько! Правда, у меня растут усы?

— Да, растут.

— Надо было бы зайти в парикмахерскую, привести лицо в порядок!

— Но ведь ты же не любишь брить лицо. Ты говорила, что европейские женщины ни в коем случае не бреют лица.

— Но в Америке это сейчас модно. Посмотрите на мои брови: все американки бреют их именно так!

— А-а, так вот отчего изменилось твое лицо и форма бровей!

— А вы только сейчас заметили? Как вы отстаете от моды! — И как бы подумав о чем-то другом, она вдруг спросила: — Дзёдзи-сан, а ваш припадок и вправду прошел?

— Да, прошел… А что?

— Если правда, я хочу о чем-то попросить вас… Парикмахерская отсюда далеко. Побрейте мне лицо, хорошо?

— Наверно, ты хочешь опять довести меня до припадка?

— Нет, что вы, я серьезно прошу, уж такую-то услугу можно мне оказать… Но только без припадков, это было бы ужасно: вы можете меня поранить…

— Я дам тебе безопасную бритву. Побрейся сама.

— Ничего не выйдет. С лицом я еще справлюсь, но я хочу побрить волосы на шее и на затылке.

— Это еще зачем?

— В вечернем платье все открыто вот до сих пор, — ответила она, нарочно оголив плечи, — надо выбрить досюда… Я сама не могу!

Она поспешно снова натянула одежду на плечи, и, хотя то была ее обычная уловка, я не мог устоять против соблазна. Я отлично понимал, что плутовке Наоми вовсе не нужно брить лицо или шею, она снова хочет дразнить меня, и даже в баню ходила только для этого. Предложение побрить ее — вызов на новый, еще небывалый поединок. Я смогу вблизи любоваться ее гладкой кожей, прикасаться к ней… У меня не хватило мужества отказаться.

Пока я делал различные приготовления, — согрел на газовой плитке воду, налил ее в тазик и вложил в бритву новое лезвие «жиллет», Наоми перенесла стол к окну, поставила зеркало, села, согнувшись и поджав йоги, и закрыла ворот кимоно большим белым полотенцем. Но когда, расположившись позади нее, я смочил водой мыло и уже собрался пустить в ход бритву, она сказала:

— Дзёдзи-сан, вы будете меня брить, но лишь при одном условии.

— Что такое?…

— Да, условие вполне выполнимое.

— О чем это ты?

— Я не хочу, чтобы вы трогали меня под предлогом бритья. Брейте, но только не прикасаясь к моему телу!..

— Но послушай…

— Что «послушай»? Вы отлично можете брить не прикасаясь! Мыло вы намыливаете кисточкой, бреете бритвой… Хорошие парикмахеры никогда не дотрагиваются.

— Ты сравниваешь меня с парикмахерами? Ну, знаешь!..

— Подумаешь, какой важный. А сами между тем очень хотите меня побрить. Если вам не подходят мои условия, я вас вовсе не заставляю, можете отказаться.

— Нет, я согласен. Ты могла бы не говорить этого. Видишь, я уже все приготовил…

Мог ли я ответить иначе, глядя на затылок и шею Наоми, открытые низко спущенным воротом?

— Значит, вы будете выполнять мое условие?

— Да.

— Не будете дотрагиваться?

— Не буду.

— Если хоть немного дотронетесь, я сразу же прекращаю… Положите вашу левую руку на колено!

Я сделал, как она сказала, и работал только правой рукой. Начал водить бритвой вокруг ее рта.

Она сосредоточенно глядела в зеркало, как будто испытывая удовольствие от прикосновения бритвы, и спокойно давала себя брить. Я слышал ее дыхание, ровное, как у спящей, видел, как пульсировала жилка на ее шее под подбородком. Я был так близко от ее лица, что мог бы уколоться о ее ресницы. За окном, в сухом воздухе, ослепительно сияло утреннее солнце. Было так светло, что можно было сосчитать все поры на лице Наоми. Ни разу еще не случалось мне видеть лицо любимой женщины так отчетливо и подробно. Красота ее подавляла своей необычностью. Ее поразительно удлиненный разрез глаз, ее нос, возвышающийся подобно дивному зданию, две линии, соединяющие нос и губы, и, наконец, ярко очерченный алый рот, — все это составляло одно чудесное целое, все вместе было источником моих мук…

Я взял кисточку, сам не отдавая себе отчета в своих движениях, и густо положил на это лицо мыльную пену. Я с силой нажимал кисточку, но она двигалась мягко и упруго. Бритва ползла по нежному телу, как серебристое насекомое, с затылка переползла на плечи. Перед моими глазами предстала стройная, белая, как молоко, спина Наоми. Наоми может увидеть в зеркале свое лицо, но знает ли она, как прекрасна ее спина? Нет, наверно, не знает. Лучше всех это знаю я. Когда-то я каждый день обмывал эту спину горячей водой, так же, как сейчас, покрывал ее мыльной пеной. Мне казалось, я вижу на ее теле следы моей любви. Мои руки, мои пальцы свободно и радостно касались тогда этого прекрасного белоснежного тела. Быть может, и сейчас где-нибудь еще сохранился след моих прежних прикосновений…