Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление

— Неужели вы с тех пор ни разу не приезжали сюда?

— Я не была здесь много лет.

К дому вела обсаженная эвкалиптами короткая аллея, упирающаяся в мощеную площадку, в глубине которой высился огромный и мрачный куб виллы. Теперь она была видна целиком. Вокруг дома росло много деревьев, а за деревьями вздымались склоны холмов. Томмазо заметил странную вещь: несмотря на то, что дом уже двадцать семь лет был покинут людьми, природа как бы держалась от него на расстоянии — стены были голые, в пятнах и подтеках от сырости, их не увивало ни одно ползучее растение; между разошедшихся, разбитых ступеней лестницы не зеленел мох; в разбегавшихся во все стороны трещинах на асфальте площадки не росла трава. Можно подумать, пришло в голову Томмазо, что эта вилла внушает природе отвращение. Неожиданно раздавшийся шум заставил его вздрогнуть: женщина уже вошла в дом и поднимала большие тяжелые жалюзи, закрывавшие окна. Томмазо тоже вошел в дом.

Он очутился на пороге гостиной — большой комнаты с довольно высоким потолком, такой же серой и мрачной, как и фасад виллы. Пол был усеян мусором и какими-то мелкими обломками, запорошенными, словно пушистым снегом, толстым слоем пыли. В глубине гостиной виднелся огромный, сложенный из кирпича камин, почерневший и давным-давно не топившийся, а перед камином большой диван; другой мебели в комнате не было. Однако, подойдя к дивану, Томмазо обнаружил между ним и камином низенький столик, на котором стояли два бокала и бутылка виски. Бутылка была открыта, и пробка лежала рядом. Сказать, какого цвета сбивка дивана, теперь было трудно — может быть, коричневая, может быть, лиловая. Материя вся разлезлась, и из дыр торчала пакля. Томмазо взял бутылку в руки: этикетка пожелтела, бутылка была пуста, но ее содержимое, пожалуй, не было выпито, а испарилось за те долгие годы, что она простояла открытой; на сером от пыли столике остался чистый кружок. Женщина сказала:

— Это гостиная.

Томмазо только теперь заметил, что одна из стен комнаты была расписана, и подошел поближе, чтобы рассмотреть фреску. В характерном для тех лет стиле на ней была изображена светская сцена — группа купальщиков на пляже. Художник нарисовал море, песок, большой полосатый зонт, а вокруг него в различных позах нескольких мужчин и женщин в купальных костюмах. Мужчины были все мускулистые, атлетического сложения, широкоплечие, но с непропорционально маленькими головами, некоторые — с моноклями. Женщины были довольно полные, и их пышные формы выпирали наружу из весьма открытых купальных костюмов. Лица у мужчин и у женщин были надменные, красивые и неподвижные. Среди этих цветущих обнаженных людей виднелась жалкая фигура официанта, одетого, как ученая обезьяна, в короткую белую курточку и черные брюки, который нес поднос с аперитивами. В этой фреске не было ничего неприличного, но Томмазо не мог избавиться от впечатления, что он рассматривает порнографическую картинку. Женщина у него за спиной проговорила:

— Не правда ли, смешные? Такими были наши родители.

Томмазо чуть было ей не ответил: "Вы хотите сказать — ваши родители", но вовремя удержался. Теперь у него всплывало в памяти какое-то смутное воспоминание. Оно вот-вот готово было принять четкие очертания; так иногда говорят, что слово вертится на кончике языка. Ему казалось, что фамилия, которую носит семья этой женщины, связана с каким-то преступлением, происшедшим много лет назад, приблизительно в те годы, когда была построена эта вилла. Это случилось очень давно, кажется, он был тогда еще мальчишкой, а может быть, он слышал об этом позже. Но если преступление действительно было совершено на этой вилле, тогда вполне понятны и скромная цена, и странная незаинтересованность женщины, и ее смущение. Тщетно пытаясь припомнить фамилию убийцы или жертвы этого преступления, Томмазо пошел вслед за женщиной, которая теперь повела его по коридору, показывая остальные комнаты.

Комнаты были обставлены мебелью в том же тяжелом и безвкусном "стиле двадцатого века", в каком была построена вилла: квадратные шкафы, комоды и тумбочки, кресла, похожие на коробки без крышки, кровати с толстенными ножками и квадратными спинками. Все это из темного ореха, но не натурального, а фанерованного; полировка, некогда скрывавшая непрочность этой мебели, на вид столь массивной, сошла, фанера потускнела, покрылась черными пятнами, во многих местах треснула и отходила. В одной из этих комнат на кровати еще лежала простыня, сбившаяся и мятая, с большим пятном посередине. Пятно было неопределенного цвета, выцветшее — не то желтое, как йод, не то розовато-винное. На тумбочке у кровати валялась маленькая коробочка. Томмазо громко прочел написанное на крышке название слабительного и потом сказал:

— Все же ваши родные могли бы хоть немного прибрать в доме, раз уж решили его продать.

— Это я решила его продать, — ответила женщина с вызывающим видом и не отвела взгляда, когда он, с брезгливой гримасой оглядевшись вокруг, посмотрел на нее. — Мои брат и сестра ничего не знают. А я не успела распорядиться, чтоб здесь убрали. Я дала объявление в газету, и вы первый покупатель.

Она произнесла эти слова оскорбительно высокомерным тоном, потом подошла к двери ванной и распахнула ее:

— Здесь ванная.

Томмазо подошел и осторожно заглянул внутрь. Это была обычная ванная комната со стенами, облицованными кафелем, густо покрытым пылью, и с потускневшими, позеленевшими кранами. В чашке унитаза Томмазо увидел что-то черное, приставшее к белым фаянсовым стенкам, и молча показал на это женщине. Она возмущенно повернулась к нему спиной, вышла из ванной в коридор и открыла дверь в другую комнату:

— Это, насколько я помню, комната для прислуги.

Из-за двери им под ноги метнулась какая-то темная тень и стремглав скрылась в коридоре; раздался душераздирающий крик, и женщина на мгновение очутилась в объятиях Томмазо, в страхе вонзив ему в шею свои острые длинные ногти. Вся дрожа, она повторяла: "Крыса, крыса!"

Томмазо мягко сказал:

— Успокойтесь, ведь это всего лишь крыса.

— Да, я знаю, но я ужасно их боюсь.

— Не бойтесь, она убежала.

— Спасибо, извините меня.

Они вернулись в гостиную. В тот самый момент, когда женщина испустила отчаянный вопль, Томмазо наконец вспомнил фамилию семейства, имевшего отношение к преступлению. Фамилия у этой женщины была другая, да и вилла находилась в другом месте. Итак, на этой вилле не было совершено никакого преступления, хотя, впрочем, все здесь, казалось, свидетельствовало об этом. Вдруг женщина нервно проговорила:

— Вот и вся вилла, больше тут нечего смотреть. Вы должны согласиться, что пятнадцать миллионов за нее — дешево.