Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

Кенелм Чиллингли уже несколько дней гостил в Нисдейл-парке. Постепенно к нему возвратился дар слова. Все остальные гости, в том числе и Джордж Бельвуар, разъехались по домам.

Леопольд Трэверс очень привязался к Кенелму. Сквайр принадлежал к числу тех людей, — в Англии их, пожалуй, немало, — которые, обладая большим запасом умственной энергии, читают не много и поэтому при встрече с любителем чтения и не педантом испытывают в его обществе приятное возбуждение, видят источник особого интереса в том, чтобы сравнивать с таким человеком свои наблюдения, и непрестанно удивляются, узнавая, какими почтенными авторитетами подтверждаются выводы, извлеченные из жизни их собственным природным умом, или какими аргументами из книг эти выводы опровергаются.

Леопольд Трэверс обладал юмором, который вообще отлично сочетается с практическим складом ума (трудно сыскать более практических и в то же время обладающих большим чувством юмора людей, чем шотландцы) и не только находил удовольствие в странной манере Кенелма высказывать свои взгляды, но часто принимал иронию Кенелма за чистую монету.

После того как, занявшись земледелием, Леопольд Трэверс оставил столицу, ему редко случалось встречать человека, чей разговор отвлек бы его мысли от обыденных предметов. Взгляды Кенелма на людей и жизнь были для него источником новых удовольствий и подтверждением его собственных метафизических верований, долго покоившихся в глубине разума, проницательного и сильного, но более привыкшего приказывать, чем рассуждать.

В свою очередь, Кенелму многое нравилось в его хозяине, однако он, как бы поменявшись с Трэверсом возрастом, разговаривал с ним как с человеком, значительно моложе его. Одна из его причудливых теорий в том и состояла, что каждое поколение умственно старее предыдущего, особенно во всем, что относится к науке, и он говаривал не раз: "Изучение жизни — наука, а не искусство".

А Сесилия? Какое впечатление произвела она на молодого гостя? Оценил ли он прелесть ее редкой красоты, грацию ума, достаточно образованного, чтобы общаться с теми, кто любит мыслить и давать волю воображению, и вместе с тем достаточно женственного и веселого, чтобы схватывать забавную сторону действительности и отводить должное место тем пустякам, которые в итоге составляют всю совокупность человеческих дел? Какое-то впечатление она на Кенелма, конечно, произвела, и это впечатление было для него чем-то новым и приятным. Иногда в ее присутствии он начинал мысленно рассуждать.

"Кенелм Чиллингли, — говорил он себе. — Теперь, когда ты снова в своей собственной шкуре, не думаешь ли ты, что тебе лучше и оставаться в ней? Может быть, ты был бы доволен своей судьбой, как заблудший правнук Адама, если бы сумел заполучить себе в подруги такую безупречную правнучку Евы, какая сейчас порхает перед тобой?"

Но он не мог добиться от своего я удовлетворительного ответа на эти вопросы.

Однажды, когда он и Трэверс возвращались с прогулки и перед ними невдалеке мелькнул легкий стан Сесилии, склонившейся над цветочными клумбами на лугу, Кенелм внезапно спросил:

— Вам нравится Вергилий?

— Сказать по правде, я не читал Вергилия с самого детства, и, между нами говоря, тогда находил его довольно однообразным.

— Может быть, потому, что его стихи так гладки при всей своей красоте?

— Возможно. Вкус молодого человека часто бывает еще не развит, и если поэт безупречен, мы находим, что ему недостает живости и огня.

— Благодарю вас за разъяснение, — ответил Кенелм и задумчиво прибавил про себя: "Боюсь, что я стал бы слишком часто зевать, если бы женился на мисс Вергилии".

В доме Трэверса была довольно большая коллекция фамильных портретов. Немногие из них были написаны хорошо, но сквайр, очевидно, гордился этими доказательствами древности своего рода. Они не только занимали значительное пространство на стенах приемных комнат, но проникали в спальни, улыбались или хмурились на зрителя из темных коридоров и отдаленных галерей.

Как-то утром Сесилия, направляясь в кладовую семейного фарфора, увидела Кенелма. Он пристально рассматривал женский портрет, запрятанный в один из темных проходов, через которые по задней лестнице он мог добраться из передней в свою комнату.

— Я не выдаю себя за знатока живописи, — сказал Кенелм Сесилии, остановившейся возле него, — но меня поразило, что этот портрет гораздо лучше большинства тех, которым отведены почетные места в вашей коллекции. И само лицо так очаровательно, что могло бы украсить галерею любого дворца.

— Да, — с легким вздохом сказала Сесилия, — лицо в самом деле очаровательно, а портрет считается одним из шедевров Лели. Когда-то он висел над камином в гостиной. Но папа давно приказал перевесить его сюда.

— Может быть, он узнал, что это вовсе не фамильный портрет?

— Напротив, его огорчает именно то, что портрет фамильный. Тише, я слышу его шаги. Не говорите с ним об этом портрете, и не надо, чтобы он видел вас здесь. Это очень тягостный для него предмет.

Тут Сесилия исчезла в кладовой, а Кенелм вернулся в свою комнату.

Какой грех, совершенный оригиналом этого портрета в царствование Карла II [125] "…в царствование Карла II". - т. е. в 1660–1685 гг. , но обнаруженный только в царствование Виктории, мог оправдать Леопольда Трэверса в том, что он удалил лучший портрет в доме с того почетного места, которое тот занимал, и сослал его в этот темный угол? Но Кенелм больше не поднимал разговора на запретную тему и через час даже перестал думать об этом.

На следующий день он поехал верхом с Трэверсам и Сесилией. Путь их лежал по спокойным, тенистым тропинкам, без определенного направления, как вдруг там, где три тропинки сходились углом, среди обширного зеленого пространства, похожего на бывший парк с рассеянными там и сям огромными стволами подстриженных дубов, перед ними возникла уединенная серая башня.

— Сисси, — воскликнул Трэверс, сердито останавливая лошадь и прерывая политические рассуждения, в которые он втянул Кенелма. — Сисси, как это случилось? Мы повернули не там, где надо. Но не беда! Я вижу, — он указал направо, — трубы дома старого Мондела. Он еще не обещал своего голоса Джорджу Бельвуару. Я поеду и поговорю с ним. Вернись с мистером Чиллингли и дождитесь меня у "тернерской лужайки". Я думаю, вы извините меня, Чиллингли, но лишним голосом пренебрегать не приходится.

Сказав это, сквайр остановился, повернул назад и, так как никакой калитки видно не было, заставил лошадь перепрыгнуть через верхнюю жердь ограды, после чего ускакал в сторону фермы старого Мондела. Кенелм, почти не слушая указаний, которые его хозяин давал Сесилии, и извинений по его собственному адресу, остановился и стал внимательно смотреть на старую башню, так внезапно появившуюся перед глазами.