Кальман Миксат - Черный город

Будучи венгром и к тому же по натуре своей человеком простецким, барон Палочаи махнул рукой на всякие практические дела и нисколько ими не занимался: его поместьями управляли приказчики (управляли, как хотели), о его гардеробе заботилась дальняя родственница, некая госпожа Витнеди, обедать в ужинать он ходил в трактир "Пео, лающий на луну". Трактир принадлежал ему (арендатором был Ференчик), и поскольку посетителями этого заведения по большей части были приезжие. А Венгрии, Палочаи чувствовал себя здесь совсем как дома, среди сородичей. Здесь он и убивал время, как подобало венгерскому аристократу, слушая собственный оркестр цыган в красных рубахах да заунывные песни, сложенные еще при Имре Тёкёли, и хлебал тминный суп, потому что уже был совсем стареньким старичком. Чаще всего он пил и ел в кредит у Ференчика, а в это время в роскошном дворце Палочаи повара, кухарки и лакеи готовили обильную трапезу для самих себя. Барон приходил в свой дворец только ночевать.

А все же неплохо, что амбары барона Палочаи были полны многолетними запасами овса, ржи и пшеницы, — ведь в дни вспышек народного гнева в Венгрии получали распространение странные обычаи в хозяйстве. Церковные колокола переставали оплакивать мертвецов, спускались из поднебесья на землю и, обернувшись медными пушками, увеличивали число покойников. Белый холст употребляли не на котомки для сеятелей, а на военные походные палатки, косы перековывали на сабли. Все шло шиворот-навыворот, и уже не клевер, не рожь сеяли люди по весне, а смерть, потому что пожинать они хотели — свободу… Вот почему слух о полных зерном амбарах барона Палочаи был сладостным для сенаторов города Лёче, и они, не теряя времени, послали в Белу самого молодого и самого старого из своей среды — Антала Фабрициуса и Амбруша Мостеля, поручив им поскорее закупить у старого барона все его зерно: городу Лёче нужно было приготовиться к осаде по меньшей мере на целую зиму, а может быть, и на более длительный срок, и как тогда дороги для них окажутся сокровища, лежащие в закромах барона, — еще дороже, чем для него самого.

Посланцы города Лёче прибыли в Белу, но барон и слышать не хотел о продаже зерна и даже оскорбил убеленного сединами старца Мостеля:

— Вы что же думаете: зерно у меня ворованное? Как же, стану я продавать вам пшеницу! Да еще в такую пору, когда ее ни у кого нет; если я не продавал даже тогда, когда весь мир купался в пшенице! Что у меня есть, у меня и останется. Кто знает, когда придут и долго ли протянутся библейские "тощие годы". Если для вас важно иметь запасы зерна, так же это важно и для меня.

— Я возмущен подобным заявлением. Вы говорите неправду! — с негодованием воскликнул Фабрициус, повергнув барона этими словами в изумление. — Вы, ваше сиятельство, просто собираетесь отращивать себе брюшко, а мы хотим приобрести это зерно для того, чтобы могли перезимовать у нас войска его высочества князя Ракоци, перед которыми мы шестнадцатого ноября открыли ворота нашего города, ибо эти воины готовы пролить кровь за нашу общую родину-мать, а она, как видно, очень любила господина барона Палочаи, коль скоро от самого своего сердца оторвала для него такой кусище!

Фабрициус говорил с таким жаром и так неделикатно, что старый Мостель укоризненно нахмурил свои лохматые брови: "Эх, Тони, Тони", — но Палочаи засмеялся и подозвал к себе трактирщика.

— Вы слышите, Ференчик, что говорит этот молодой человек? Оказывается, я тут только брюшко себе отращиваю. А ведь юноша, пожалуй, прав! Хотя он и грубиян. Осмелился сказать мне это прямо в глаза! Как, однако, ваше имя, милейший?

— Фабрициус.

— Итак, сколько же вы, милейший, согласны дать за мою пшеничку? Послушаем ваше предложение.

— Первое слово за вами, ваше сиятельство.

— Ну, хорошо! — проговорил старик. — Чтобы никто не был в обиде, дам я свое зерно городу Лёче в долг, но при одном условии, что город возвратит мне этот долг натурой — ровно столько же и точно таким же зерном, какое вы сейчас возьмете из моих амбаров.

— Согласны! — воскликнул младший сенатор и хлопнул ладонью по ладони магната.

— Минуточку! — заметил барон, предостерегающе поднимая руку. — Я еще не кончил. В первых шести амбарах позади замка лежит банатская пшеница. Лучше этой пшеницы для посева не найти! Каждое зернышко с печатью девы Марии. И я требую, чтобы вы возвратили мне весь долг пшеничкой с печатью Марии на каждом зернышке!

— А что это означает? — озабоченно спросил Фабрициус, бросив вопрошающий взгляд на Мостеля: может быть, тот, слышал что-нибудь подобное?

— Как? Вы не знаете, что такое печать Марии на пшенице? — рассмеялся барон Палочаи. — Ох, уж эти мне горожане! Вы подумайте, Ференчик, они даже не слышали про пшеницу с печатью девы Марии? Вот умора! Пойдите, Ференчик, скажите кому-нибудь из приказчиков, чтобы сюда принесли пригоршню зерна. Только поживей, одна нога здесь, другая там.

Лёченские сенаторы переглянулись, подмигнули друг другу и что-то буркнули, — видно, посоветовались, как бы избежать слишком уж сложного контракта с бароном, тем более что старый хитрец, как видно, способен на все. Вот сейчас, например, требует от них какую-то пшеничку-католичку.

Слова «пшеничка-католичка» Фабрициус произнес очень тихо, но барон их все же услышал и развеселился:

— "Пшеничка-католичка!" Ха-ха-ха! Остроумно! Этого даже сам Колонич не мог бы выдумать, не то что я. Ну, хорошо, если вы боитесь слов "печать девы Марии", не станем называть ее так. Дело в том, что неповрежденные, здоровые зерна венгерских сортов пшеницы выглядят так, будто на их верхушке поставлена печать… Впрочем, вы сейчас сами в этом убедитесь, И мы, старые земледельцы, считаем, что только такое зерно годится на семена.

— Все это верно, ваше сиятельство, — заметил Мостель, — но лучше всего, когда договор содержит ясные условия. Как старый человек, я усвоил это еще от древних римлян: "Clara pacta boni amici". Кроме того, я убедился, что кредит очень портит отношения. Чистоган лучше всего: берешь товар — даешь деньги.

— Что верно, то верно, — согласился барон. — Но ведь и я старый человек. И научился я у римлян (и у своих соплеменников тоже) не только хорошему, но и плохому. А по природе я человек жадный, завистливый. Как бы хорошо я ни продал свою пшеницу, все равно меня будет точить мысль, что другие, возможно, дали бы мне за нее дороже, и я не смогу спокойно спать. Какая же вам польза от того, что я не буду спокойно спать? Да еще меня будет мучить зависть: ведь для того, чтобы уплатить мне наличными, вам придется занять денег у Кенделя благодаря моей пшенице. А почему я должен помогать ростовщику Кенделю?

Тем временем прибежал запыхавшийся Ференчик и принес пригоршню пшеницы. Оба сенатора с интересом принялись ее разглядывать и действительно увидели, что на верхушке каждого зернышка, в том месте, где оно дольше всего оставалось сращенным с колосом, образовались небольшие округлые углубления, которые с помощью известного воображения, пожалуй, можно было принять за лик девы Марии.