Кальман Миксат - Черный город

Тут госпожа Фабрициус захохотала, да так, что у нее даже слезы навернулись на глаза.

— Ах ты, глупое дитя! Почему же ты, не дослушав, перебиваешь меня? Я как раз и собиралась рассказать тебе, что отправились они в загородный трактир потому, что документ этот положено было подписать в присутствии самого вице-губернатора.

— Подожди! Я понял! Понял! — хлопнул себя ладонью по лбу Фабрициус. — Теперь все понятно. Вся картина ясна. Разумеется, при этом был вице-губернатор. Там он и схватил Нусткорба. В городе, да еще днем, Гёргей, разумеется, не мог появиться.

И молодым сенатором овладела такая радость, что он пустился в пляс, подскочил к матери и осыпал ее поцелуями.

— Да перестань ты! — кричала та. — Еще, чего доброго, задушишь! Не прыгай ты, как овечка, завидевшая соль! Посиди Хоть минутку спокойно, дай досказать остальное.

— Как? Есть еще и остальное?

— Главное только сейчас и начинается.

— Спасибо, мамочка. Теперь я совершенно спокоен, и «остальное» меня не интересует.

— А вдруг? Послушай лучше, что было потом. Я спрашиваю Розалию: "Ну, а георгина тебе не жалко?" Она улыбнулась: "Жалко. Цветок жалко — не жениха!" — "Конечно, — говорю я, — раз цветок георгина уже побывал в твоих волосах, замуж ты обязательно выйдешь". А тут Матильда вмешалась: "Розалия не верит этой примете". — "Напрасно, примета верная, — отвечаю. — По крайней мере, в вашем случае. Ведь уже и сваха к вам пришла и даже в этой самой комнате сидит!"

Обе они посмотрели на меня: уж не заговариваюсь ли я? А я продолжаю: "А эта сваха — я. Предлагаю тебе, Розика, руку сына моего, будь его женой!"

Лицо сенатора запылало.

— Мама, если вы это сделали… — срывающимся голосом воскликнул он.

— Ну конечно, я это сделала! А что тут такого?

— Да ведь это безумнейший поступок! Ведь это еще было слишком рано делать…

— Отчего же рано, если она любит?

— Она сказала? — пробормотал, как в лихорадке, Фабрициус.

— Не сказала, но и скрыть тоже не сумела.

— Так говорите же, говорите, что было дальше?

— А было вот что: она вспыхнула, вроде того, как ты сейчас, и вмиг исчезла, будто ее и не было в комнате.

— А потом? Потом что?

— Искали мы ее с твоей крестной. По всему дому искали, звали — не отзывается.

— Боже, боже!

— Да не бойся ты, не потерялась. Мы все же ее нашли — в кладовке. Сидела на мешке с крупой и горько плакала. Прижала я ее к себе (до чего же милая у нее головка!), спрашиваю: какой ответ передать? А она не отвечает, только плачет, слезы по щекам градом катятся. Вон, посмотри, какое мокрое у меня платье.

Фабрициус неуверенно взглянул на мать.

— Вы говорите, мамочка, что она плакала. Как же это понимать?

— Глупенький! Любовь женщины — в ее глазах, коварство — в делах, хитрость — в словах. Розалия оттого плачет, что любит. Сердце ее полно любовью. Отправляйся к ней сейчас же и осуши ее слезы!

Фабрициус не стал дожидаться пока матушка повторит свой приказ, принарядился — и побежал. Но к тому времени Розалия больше уж не плакала. Из окон пансиона во двор доносился ее звонкий голос, распевавший под гитару веселую немецкую песню.

В зале было много народу. По пятницам к этому часу у мадемуазель Клёстер всегда собирались гости: молодые офицеры, сыновья лёченских патрициев, подружки ее воспитанниц. По этим дням в пансионе обычно устраивался небольшой концерт: декламировали стихи, пели, танцевали. Попасть на «пятницу» к мадемуазель Клёстер считалось большой честью. Хозяйка всегда умела придумать что-нибудь приятное, интересное, любопытное, занимательное — словом, такое, о чем потом долго говорили не только в городе, но и в округе. Особенно много изобретательности было в ее выдумках зимой. На прошлое рождество, например, служанки вносят вдруг в гостиную два корыта, ведра с водой, вслед за ними появляются барышни-воспитанницы с засученными рукавами и, подоткнув за пояс юбки, начинают стирать (ведь все равно им предстояло сдавать экзамен по стирке белья), а публика сидит и любуется очаровательными прачками. В другой же раз гости, придя на вечер, застали эти хрупкие, нежные создания за прялками.

Но в тот вечер Розалия была на редкость неловкой. Завидев входящего Фабрициуса, она выронила из рук гитару. Миклош Блом, подскочив к ней, подхватил гитару, но от этого Розалия еще больше смутилась и забыла слова песни. Барышни захихикали, одна из них шепотом подсказала певице следующую строку. Розалия продолжала петь, но уже как-то вяло, скучно, будто никогда и не было у нее звонкого, приятного голоса.

После концерта стали играть в "кошки — мышки", в "путешествие лотоса", и хотя на вечере присутствовали старые дамы, зорко следившие за барышнями и за гостями, умная хозяйка сумела предоставить своему крестнику возможность перекинуться несколькими словами с Розалией. В импровизированной программе вечера каждый принимал участие, как мог: молоденький куруцкий поручик Имре Реваи, например, выступил в роли чревовещателя и воспроизвел диалог генерала Андраши и старухи Винкоци, у которой генерал был на постое. Все смеялись до упаду! Затем Миклош Блом показывал «чудеса». У бродячих фокусников он научился вызывать «потоп», — иначе говоря, создавать у всех впечатление, что через окно в комнату потоком льется вода. Некоторые из женщин, не знавших, что все это только обман чувств, всерьез перепутались. Затем Блом положил дынное семечко в какую-то кашицу, полил ее розовой жидкостью, и на глазах изумленных зрителей семечко проросло, потом распустились листочки, цветы а затем они превратились в крохотные дыньки. Для всех этих фокусов чародею нужен был стол.

— Розалия, душенька, принеси маленький столик из моей комнаты, — распорядилась мадемуазель Матильда и тут же шепнула Фабрициусу: — А ты, крестник, пойди помоги ей.

И Фабрициус исчез, никем не замеченный, а когда появился в дверях комнаты мадемуазель Клёстер, Розалия, тащившая столик, испуганно выпустила его из рук, как недавно гитару, и задрожала, словно осиновый лист.

— Ах, и вы здесь?

— Розалия, — воскликнул юноша, — вы не сердитесь на мою матушку, что она была так смела?

Розалия протянула Фабрициусу руку.

— Сердиться? Да она сделала меня счастливой!

— Значит, вы любите меня? Это правда? Вы меня любите? — страстно допытывался юноша.

— Неужели вы до сих пор не заметили этого? — ответила девушка, но как-то печально, задумчиво; в голосе ее прозвучала даже укоризна.

— Я надеялся… Но матушка так и не принесла мне вашего окончательного ответа.

— Это было бы слишком рано.

— Да, но если вы любите…

— Прежде о вашем предложении должен узнать еще кто-то, от чьего согласия все и зависит.

— Кто же должен узнать! Кто? — пролепетал Фабрициус.