Уильям Сароян - Кулачный бой за честь Армении

Решение назревало медленно, постепенно вырисовывалось, обретало форму и очертания, когда-то отвергнутое для того, чтобы со временем добиться реальных результатов. Одолеть агрессию и злобу. В открытую. Всем телом и естеством. Ему казалось, что уже находиться среди них, этих воющих, улюлюкающих мальчишек, и то уже слишком. А беситься и верещать, распоясываться, как другие, совсем ни в какие ворота не лезет. Просто он знал, что это не доставило бы ему ни малейшего удовольствия. Мальчики носились, как угорелые, ставили подножки и колотили друг друга, били по лицу. Он примирился с постыдностью происходящего. В преддверии каникул совесть у них совсем улетучивалась. Они дрались и гоготали.

А его тянуло к ним, ему становилось завидно. Почему бы не попробовать, в самом деле? Почему бы не побегать с ними за компанию? Почему бы не поорать вволю? Не принять участия в их диких забавах? Не поразмяться? Конечно, ничего хорошего в их игрищах нет, но не может же он все время быть в стороне и просто глазеть на остальных. Не вечно же ему прятаться в своей скорлупе. Они были носителями чуждого ему начала, эти мальчишки. С ними он чувствовал себя не в своей тарелке и с ними же связывал надежды на спасение. Несомненно, он тоже ощущал потребность в движении, ведь именно оно давало жизнь всему сущему.

Ребята издевались над ним, дразнили, обзывали рохлей, нюней, трусом. Но нет, он не трусил. Ему было совестно вести себя, как они, ведь они понятия не имели, в каком году живут, не догадывались, что в них заложен жизненный опыт человечества. Ради их же пользы. Чтоб они смогли стать людьми.

В обязательные для школы игры – бейсбол, футбол – он играл. Давалось это ему с трудом: он никак не мог постичь их смысла, зачем, например, нужно ловить летящий мяч? И хотя он выкладывался вовсю, завладеть мячом ему удавалось лишь по счастливой случайности. Это обстоятельство приводило его в чрезвычайное замешательство, и он вместо того, чтобы послать мяч другому игроку, зафутболивал его куда-нибудь в небо или чуть пониже. И готов был лопнуть от злости на самого себя за нерасторопность и неумение. При виде бейсбольной биты он приходил в ужас, но не из страха перед ударом мяча, хотя и такое случалось не раз и заставляло его подпрыгивать от резкой боли, а потому, что ему хотелось нанести точный, сильный, искусный удар и заслать мяч подальше. В результате же он почем зря молотил воздух под хохот и ржание присутствующих. Он не мог унять дрожь в коленках и скрежетал зубами, страдая всем телом и мучаясь душой. Но всякий раз, когда ему удавалось дорваться до мяча, удар получался смазанным, скользящим, мяч летел вверх свечкой. В общем, все не слава богу.

Никто не хотел брать его в свою команду. Он был неумеха, суетился без толку, на него нельзя было положиться, и его присутствие в команде удручающе действовало на остальных игроков.

На футбольном поле он был робок, нерешителен, всегда оказывался в стороне от главных событий и завидовал точным ударам своих товарищей. Если же мяч приходил прямиком к нему, то, как правило, толку от этого было немного. Либо его нога описывала в воздухе большую дугу и не попадала по мячу, либо он посылал мяч совсем не туда, куда надо. Будь на его месте какой-нибудь другой тюфяк, его бы живо превратили во всеобщее посмешище. Но тут никому смешно не было. Слишком уж он был серьезен и внутренне отдален.

А тяга к игре все нарастала. Наедине с собой, по ночам дома, за столом или во сне, он наносил воображаемые удары, делал выпады. «Я ударю, – твердил он. – Я зашвырну». Он презирал настоятельную необходимость действовать, презирал саму мысль об этом, но она не давала ему покоя, ввергала в смятение. Мальчишки не беспокоили, хотя были те еще злыдни, – ненавистна была сама идея, шкала ценностей, переворачивание понятий добра и зла с ног на голову.

И вдруг вполне сознательно он ввязался в драку с самым известным громилой в школе, с которым никто не рисковал иметь дела. Это было как бы испытанием, репетицией. Драки было легко избежать, но он не стал этого делать, чем встревожил многих. Он не боялся. Никого не боялся. Неизбежность того, что ему расквасят нос или поставят фонарь под глазом, больше не страшила. Его удары не отличались точностью и в основном в цель не попадали. Хуже всего было то, что когда ему представлялась возможность врезать, как следует, он не пользовался ею, не мог заставить себя ударить человека по лицу. Досталось ему, конечно, по первое число. Но и определенный успех имелся: был сделан первый шаг, положено начало.

И не важно, что затея была совершенно бессмысленная и никчемная. Это и так ясно как божий день, но он продолжал стоять на своем. Носился вместе с мальчишками, орал, ставил подножки, боролся и играл в их командах.

Самое главное было не останавливаться, двигаться, не важно, в каком направлении и с какими последствиями. Действовать. Всегда. В любой момент, без передыху. От одного стремиться к другому. Никакой созерцательности, никакой рефлексии, никакого копания в прошлом. Никаких дневников и летописей.

Он принял правила игры и в семнадцать лет стал выступать в школьной команде по регби. Он не отличался габаритами, но был увертлив, и обладал способностью пронести мяч через открытое поле на большое расстояние. Ему нравилась игра, хотя он и не принимал ее всерьез, не сражался. Это же всего лишь игра, спорт. Через год-два их болельщики будут сидеть по домам либо офисам. Когда же он напрягался, чтобы достичь цели во что бы то ни стало, то обнаруживал, что его пыл и самозабвение как бы лишают игру смысла. Он так увязал во всеобщей свалке, что игра уже не приносила ему никакого удовлетворения, и он неизбежно начинал ненавидеть команду соперников, а это было глупо.

Мальчики помладше, жившие по соседству, души в нем не чаяли, а ему доставляло удовольствие обучать их боксу и борьбе. Если он замечал, что кто-нибудь из ребят начинал злиться, тут же останавливал бой.

– Вот что, – говорил он. – Ты не должен ненавидеть соперника. Это спорт. И относиться к нему надо соответственно.

Он считал, что если сумеет научить ребят боксировать без озлобления, то жить им на свете будет легче. Однако уже много раз он то из-за одного, то из-за другого попадал в передряги, которые в конечном счете заканчивались мордобоем.

Как-то вечером на веранде своего дома он беседовал с Рубеном Полом. Вдруг к ним с шумом и гамом подбежала стайка семи-восьмилетних мальчишек: их оскорбили. Рой Соммерс, выступавший на ринге Американского легиона, это он оскорбил их.

– Он обзывал нас грязными армяшками, – пожаловался со слезами в голосе восьмилетний Ара Джордж и заплакал.