Петр Боборыкин - Василий Теркин

— Антон Пантелеич! — окликнул Теркин своего спутника.

— Ась?

Тот, задумчиво смотревший в другую сторону, повернул к нему свое лицо, круглое, немного пухлое, моложавое лицо человека, которому сильно за сорок, красноватое, с плохо растущей бородкой. На голове была фуражка из синего сукна. Тень козырька падала на узкие серые глаза, добрые и высматривающие, и на короткий мясистый нос, с маленьким раздвоением на кончике.

Антон Пантелеич Хрящев сидел, подавшись несколько вперед, в аккуратно застегнутом, опрятном драповом пальто, без перчаток. Его можно было, всего скорее, принять за управляющего. Немного сутуловатый и полный в туловище, он был на целую голову ниже Теркина.

— Посмотрите-ка… Удивительно, как это березы по сие время уцелели.

— Действительно, Василий Иваныч. И не здесь только, а и в полустепных губерниях — в Тамбовской, в Орловской. И там еще ракиты на перевелись по старым дорогам.

Хрящев говорил жидковатым хриплым тенорком, придыхая на особый лад, чрезвычайно мягко и осторожно.

Сегодняшний осмотр лесной дачи помещика Низовьева показал Теркину, что он приобрел в этом стр.377 лесоводе отличного практика и вдобавок характерного русака, к которому он начал присматриваться с особенным интересом.

Хрящева ему рекомендовали в Москве. Он учился когда-то в тамошней сельскохозяйственной школе, ходил в управляющих больше двадцати лет, знал землемерную часть, мог вести и винокуренный завод, но льнул больше всего к лесоводству; был вдов и бездетен.

Между ними сразу установили связь их симпатия к лесу и ненависть к расхищению лесных богатств. Когда Теркин окликнул Антона Пантелеича, тот собирался высказать свое душевное довольство, что вот и ему привелось попасть к человеку "с понятием" и "с благородством в помышлениях", при "большой быстроте хозяйственного соображения".

Он любил выражаться литературно, книжки читал по зимам в большом количестве и тайно пописывал стихи в «обличительном» и "философическом роде".

— Василий Иваныч, — вдруг заговорил он, повернувшись всем туловищем к Теркину, — позвольте мне отблагодарить вас за сегодняшний день…

— В каких же смыслах, Антон Пантелеич? — ответил шутливо Теркин.

— Объезжая с вами дачу господина Низовьева, я в первый раз во всю мою жизнь не скорбел, глядя на вековой бор, на всех этих маститых старцев, возносящих свои вершины…

— Любите фигурно выражаться, Антон Пантелеич! — перебил Теркин и ударил его по плечу.

Хрящев потупил глаза, немного сконфузившись.

— Прошу великодушно извинения… Я чудаковат, — это точно; но не заношусь, не считаю себя выше того, что я собою представляю. С вами, Василий Иваныч, если разрешите, я буду всегда нараспашку; вы поймете и не осудите… Разве я не прав, что передо мною… как бы это выразиться… некоторая эмблема явилась?

— Эмблема?

— А как же-с? Продавец — прирожденный барин, а покупатель — вы, человек, сам себя сделавший, так сказать, радетель за идею, настоящий патриот… И родом вы из крестьянского звания — вы изволили это мне сами сообщить, и не затем, чтобы этим кичиться… Эмблема-с… Там — неосмысленное и преступное хищение; здесь — охрана родного достояния! Эмблема! стр.378

— Эмблема! — повторил Теркин и тихо рассмеялся.

Излияния Антона Пантелеича он не мог счесть грубой лестью. Сквозь сладковатые звуки его говора и книжные обороты речи проглядывала несомненная искренность. И чудаковатость его нравилась ему. В ней было что-то и стародавнее, и новейшее, отзывавшее

"умными" книжками и обращением с «идейными» людьми.

— Некоторое преобразование, Василий Иваныч! Изменяют земле господа вотчинники. Потомки предков своих не почитают…

— И предки-то были тоже сахары-медовичи…

— Все конечно. В тех пребывало этакое чувство… как бы сказать… служилое… Рабами возделывали землю, — это точно; но, между прочим, округляли свои угодья, из рода зря не выпускали ни одной пустоши, ни одного лесного урочища. И службу царскую несли.

— Кормились знатно на воеводствах!

— Ходили тоже и на войну… Даром-то поместий в те поры не давали. Этакое лесное богатство, хоть бы у того же самого господина Низовьева… И вырубать его без пощады… все равно что первый попавшийся Колупаев…

— Щедрина почитывали? — спросил Теркин.

— Есть тот грешок… И ежели господин Низовьев ученого таксатора пригласил, то, видимое дело, для того лишь, чтобы товар с казового конца показать…

— А вы как находите, Антон Пантелеич, — перебил Теркин тоном хозяина, — нужно нам таксатора брать или обойдемся и без него?

Спросил он это не без задней мысли.

Хрящев поглядел на него из-под козырька своего картуза, сложил на животе пухлые руки, еще не успевшие загореть, и, поведя плечами, выговорил:

— Полагаю.

— Работа у этого Первача, — продолжал Теркин, довольно чистая, но что-то он чересчур во все суется и норовит маклачить.

— К приварку — не в виде мяса, а презренного металла — ныне все получили пристрастие… Уж не знаю, кого вы возьмете на службу компании, Василий Иваныч, только специалиста все-таки не мешает… Про себя скажу — кое-чему я, путем практики, научился и жизнь российских лесных пространств чую и умом, стр.379 и сердцем… Но никогда я не позволю себе против высшей науки бунтовать.

Теркин улыбнулся ему одобрительно.

— Посмотрим… Коли окажется не очень жуликоват…

Он не досказал, вдохнул в себя струю засвежевшего весеннего воздуха, потрепал Хрящева по плечу и засмеялся.

— Антон Пантелеич!.. Смотрю я на вас, слушаю… и не могу определить — в каком вы, собственно, быту родились… А, кажется, не мало всякого народа встречал, особливо делового и промыслового.

Лицо Хрящева растянула вширь улыбка, и он показал редкие, точно детские зубы.

— В каком быту-с? По сладости речи ужели не изволите распознавать во мне косвенного представителя левитова колена?

— Духовного звания вы?

— По матушке. Она была из поповен деревенских…

Отец происходил из рабского состояния.

— Из крепостных?

— Вольноотпущенный, мальчиком в дворовых писарях обучался, потом был взят в земские, потом вел дело и в управителях умер… Матушка мне голос и речь свою передала и склонность к телесной дебелости… Обликом я в отца… Хотя матушка и считала себя, в некотором роде, белой кости, а батюшку от Хама производила, но я, грешный человек, к левитову колену никогда ни пристрастия, ни большого решпекта не имел.

— Так мы с вами в одних чувствах, — сказал Теркин и еще ласковее поглядел на Хрящева.

— Знаю их жизнь достаточно… все их тяготы и нужды…

Провидению угодно было и мою судьбу на долгие годы соединить с девицей того же колена.

— Ваша покойная жена…