Чарльз Диккенс - Домби и сын

Но при всемъ томъ въ продолжеиіе ночи капитань еще нѣсколько разъ взбирался наверхъ и приставлялъ свои глаза къ замочной щели. Въ одну изъ такихъ экспедицій, совершенныхъ на разсвѣтѣ, Флоренса, услышавъ его шаги, спросила, онъ ли это былъ.

— Да, это я, моя радость, — отвѣчалъ капитанъ. — Все ли y васъ исправно, брилліантъ мой драгоцѣнный?

Флоренса поблагодарила его и отвѣчала: да!

При этой удобной оказіи капитанъ никакъ не могъ премииуть, чюбы не повторить въ сотый разь своего задушевнаго восклицанія: "Бѣдный Вальтеръ! утонуль онь, — не правда ли"? Послѣ чего онъ удалился и спокойно опочилъ на своемъ ложѣ до семи часовъ.

И весь этотъ день капитанъ никакъ не могъ освободиться оть своей загадочной таинственности, несмотря на то, что Флоренса, занятая шитьемъ въ маленькой гостиной, была гораздо спокойнѣе, чѣмъ наканунѣ. Всякій разъ, подымая глаза оть своей работы, она замѣчала, что капитанъ смотритъ на нее пристально и съ глубокомысленнымъ видомъ поглаживаеть свой подбородокъ. Онь придвигалъ къ ней свой стулъ, намѣреваясь, какъ будто бы, начать откровенную бесѣду, и потомъ тотчасъ же отодвигалъ его назадъ, не имѣя духу выполнить своего иамѣренія, и крейсируя такимъ образомъ во весь день около маленькой гостиной, онъ не разъ наѣзжалъ на этомъ утломь челнокѣ на панельную обшивку или на дверь кладовой, и это, казалось, приводило его въ совершеиное отчаяніе.

До самыхь сумерекъ капитанъ, утвердившійся, наконецъ, иа якорѣ, подлѣ Флорснсы, никакь не мотъ начать связнаго разговора. Но когда каминный огонь заигралъ на стѣнахъ и потолкѣ маленькой гостиной, озаривъ въ то же время своимъ блескомь чайныя ложсчки и чашки, расположенныя на столѣ, и освѣтивъ плачущее лицо Флоренсы, капитанъ прервалъ продолжительное молчаніе такимь образомъ:

— Вы никогда не были на морѣ, моя радость?

— Нѣть, — отвѣчала Флоренса.

— Да, — началь капитанъ, проникнутый великимь благоговѣніемь къ важности предмета, — это всемогущій элементъ. Тамъ чудеса, моя радость, дивныя чудеса! Подумайте только, когда вѣтры бушують, и волны ревутъ, когда бурная ночь чернѣетъ, какъ смола, и вы не видите передъ собой собствеиной руки, развѣ только сверкнетъ молнія изъ-за тучи, и вотъ, невидимая сила гонитъ васъ впередъ черезъ бурю и черезъ мглу, впередъ, впередъ, стремглавъ гонитъ на тотъ край свѣта, безъ предѣловъ и конца, во вѣки вѣковъ, аминь. Пріискать въ книгѣ Іова и положить закладку. Вотъ что въ эти времена, моя красавица, человѣкъ можеть сказать своему ближнему: "Ну, Джонъ, держи ухо востро, поднимается нордъ-вестъ! Слышишь, какъ забушевалъ! Силы небесныя! Что-то теперь сганется сь месчастнымъ народомъ, который на берегу? Госноди, спаси ихъ и помилуй!"

И эту цитату, приспособленную съ такимъ совершенствомъ къ ужасамъ океана, капитанъ завершилъ энергичнымъ и звучнымъ восклицаніемъ: "Держись крѣпче, Эдуардъ Куттль!"

— Вы видѣли когда-нибудь такую страшную бурю? — спросила Флоренса.

— Да, моя радость, много страшныхъ бурь испыталъ я на своемъ вѣку; но теперь не обо мнѣ рѣчь. Я вотъ все думаю о нашемъ прекрасномъ юношѣ. — Тутъ онъ пододвинулъ къ ней свой стулъ. — Какъ вы полагаете, мое сокровище, вѣдь утонулъ нашъ бѣдный Вальтеръ?

Капитанъ началъ говорить такимъ дрожащимъ голосомъ и обратилъ на Флоренсу такое блѣдное и взволнованное лицо, что она въ испугѣ схватилась за его руку.

— Что съ вами, любезный мой другъ? — вскричала Флоренса. — Вы совершенно вдругъ перемѣнились! Любезный капитанъ Куттль, мнѣ становится страшно на васъ смотрѣть!

— Ничего, моя радость, ничего! Не робѣйте только и держите головку противъ вѣтра. Все обстоитъ благополучно, изумрудъ мой драгоцѣнный. Ну, такъ вотъ я началъ говорить о Вальтерѣ, — онъ вѣдь… то есть, я хочу сказать, вѣдь онъ утонулъ? Да или нѣтъ?

Флоренса устремила на него пристальный взглядъ. Ея щеки то блѣднѣли, то рдѣлись яркимъ румянцемъ, и она положила свою руку на грудь.

— Много бѣдъ и опасностей на широкомъ морѣ, моя красавица, — продолжалъ капитанъ, — и только Богу извѣстно, сколько храбрыхъ кораблей и храбрыхъ моряковъ потонуло въ глубокой безднѣ! и сгинули они со свѣту бѣлаго, и никто не слыхалъ о нихъ ни единаго слова! Но бываютъ, моя радость, такіе случаи, что иной разъ спасается, по благодати Божіей, одинъ человѣкь изъ двадцати — что изъ двадцати? случается, изъ цѣлой сотни, изъ тысячи одинъ только человѣкъ выплываеть на бѣлый свѣтъ и возвращается домой къ своимъ друзьямъ, здравъ и невредимъ, между тѣмъ, какъ всѣ считали его погибшимъ и уже молились за упокой его души. Вотъ я… я знаю одну исторію въ этомъ родѣ… то есть, мнѣ разсказывали одну такую исторію, и ужъ такъ какъ мы лавируемъ теперь около этого мѣста… притомъ вы и я сидимъ передъ каминомъ, — то, можетъ, вамъ пріятно будетъ услышать эту исторійку. Разсказать?

Флоренса трепетала отъ ужаснаго волненія, котораго не въ силахъ была ни понять, ни преодолѣть, и невольно слѣдила за его глазами, которые обращались къ магазину, гдѣ горѣла лампа. Въ ту минуту, какъ она поворотила туда голову, капитанъ вскочилъ со стула и заслонилъ собою дверь.

— Тамъ ничего нѣтъ, мое сокровище, — сказалъ капитанъ. — Не смотрите туда!

— Отчего не смотрѣть? — спросила Флоренса.

Капитанъ пробормоталъ что-то насчетъ темноты, господствовавшей въ магазинѣ, и относительно того, что передъ каминомъ очень весело. Онъ притворилъ дверь, которая до той поры была отворена совсѣмъ, и занялъ свое мѣсто. Флоренса постоянно слѣдила теперь за его взоромъ и не спускала глазъ съ его лица.

— Такъ вотъ видите ли, въ чемъ исторія. Одинъ корабль отвалилъ недавно изъ лондонской гавани при попутномъ вѣтрѣ и чудесной погодѣ, — да не робѣйте, моя радость, что съ вами? — Корабль отчалилъ только за границу, и больше ничего.

Выраженіе на лицѣ Флоренсы ужасно растревожило капитана, который и безъ того былъ почти такъ же взволнованъ, какь и она.

— Что же? Разсказывать или нѣтъ?

— Да, да, сдѣлайте милость!

Капитанъ откашлялся, вытерь лобъ и мродолжалъ съ нервнымъ раздраженіемъ:

— И вотъ этотъ несчастный корабль былъ настигнутъ черезъ нѣсколько дней такою дурною погодой, какая случается только разъ въ двадцать лѣтъ, моя радость, не болѣе. На берегу ураганы съ корнемъ вырывали лѣса, сдували цѣлые города, и были на морѣ въ тѣхъ широтахъ такіе вѣтры, что ни одинъ корабль, даже самый крѣпкій, не могъ устоять противъ нихъ. Нѣсколько сутокъ, говорили мнѣ, несчастный корабль велъ себя отлично, исполнялъ свою должность храбро, моя радость; но при одномъ ударѣ почти всѣ его болверки были сбиты, руль и мачты сорваны, лучшіе матросы выброшены черезъ бортъ, и онъ былъ оставленъ на произволь ураіана, который между тѣмъ часъ отъ часу злился все сильнѣе и сильнѣе, вздымая волны огромными горами, вертѣвшими и разбивавшими этотъ несчастный корабль, какъ хрупкую раковину. Каждое черное пятно въ этихъ водяныхъ горахъ было обломкомъ корабля или живого человѣка, и вотъ, моя радость, погибъ весь экипажъ, разбился вдребезги несчастный корабль, и никогда не покроются зеленой муравой могилы людей, перелетѣвшихь черезъ бортъ въ пучины глубокаго моря.