Франц Кафка - Ангелы не летают

А как же «уход в себя»? Да какой там, к черту, уход, когда душат! А «бессилие»? Да кто об этом думает, когда борется за жизнь! И вот вырисовывается совсем другая картина: не уход, не бегство от враждебного мира, а яростная борьба с ним — изо всех сил, до последнего вздоха. Расследование дало неожиданные результаты, да и в портрете автора проявились новые черты. А «голый» афоризм, без тетрадей, производил другое впечатление. Вот, с кухни-то, получается, обзор получше, а?

Какой, однако, несговорчивый мне попался внутренний голос: он опять недоволен. «Что это за чтение — три фразы под лупой рассматривать? Нанотехнологии какие-то, никакого впечатления». Можно взять текст побольше, в тетрадях есть. Возьмем-ка мы «Егеря Гракха», он того стоит.

Нет, знаете ли, это не просто наше привычное «умер, но не уходит». Ничего особенного? Ну, это вы его, видимо, очень быстро пробежали. И пробежали мимо. Да нет, никаких особых… просто, чтобы увидеть картину, вы же останавливаетесь: на бегу не увидится. Перечитайте первые фразы. Они очень просты: скромная картина маленькой гавани. Но вы приблизьте ее, расширьте угол внутреннего зрения — ведь это картина мира! Войдите в нее, она задает новое измерение, задает умножение смыслов; она ведь не зря в начале — это камертон, на звук которого простые слова рассказа откликаются эхом бесконечного пространства. Прислушайтесь…

«Зажигали… длинные свечи, которые, однако, света не давали, а только вспугивали покоившиеся до того тени, заставляя их буквально метаться по стенам». «Я с удовольствием жил и с удовольствием умер»; «я радостно скинул с себя, перед тем как взойти на борт, грязное снаряжение, которое всегда носил с такой гордостью: штаны, сумку, ружье…» Зерна смысла брошены в рассказе, как зерна голубям с палубы вечного челна, — без счета, широким жестом. Можно поклевать, можно прохлопать крыльями. Торговец фруктами лежит подле своего товара и смотрит на море. Что, не насмотрелся? Ну, время такое, нет покупателей. Но, может быть, он совсем не хотел становиться торговцем, а, напротив, мечтал стать благородным пиратом? Вот, не получилось благородным. Время такое. Нет покупателей… Хозяин пивной дремлет за столом недалеко от двери. Почему не за стойкой, а недалеко от двери? Так понадежней: у причалов народ шустрый… Но вы ведь интересовались собственно кухней? Пожалуйста, вот фрагмент к «Гракху». Прошло четыре месяца (фрагмент написан весной 1917 г.) — и посмотрите, это уже не совсем тот егерь. Его характер меняется у нас на глазах, и что-то в нем появляется как бы смутно знакомое нам, нет? Он невежлив, потому что «говорит то, что думает». И хотя он делает это уже после смерти, звучит все равно грубо. Однако и его вежливый собеседник заявляет, что не решается пить из его стакана, — что это? Брезгливость? Но ведь он явно воспитанный человек, брезгливость он бы скрыл. Что же он не скрывает? Он не скрывает страха заразиться бессмертием!.. Нам трудно судить о том, что за гранью, однако посмотрите: есть вещи сильнее смерти. Узнав, что перед ним «господин бургомистр», этот грубый, дикий, но не забывший господ егерь переходит с «ты» на «вы». Хоть это теперь и не его начальство, а все же… Привычка сильнее.

Иногда, знаете, кажется, что у Кафки за любой деталью, за любым, самым обычным словом что-то прячется; один проницательный француз так и написал: «В каждом слове тайник». Задержишься на слове — и что-то всплывает, кликнешь — и из какого-то непонятного гиперпространства, из раскинутой задолго до нас паутины на тебя вылезает… м-да. Нет, «Егерь» — это рассказ… это вообще не рассказ, это какое-то «проникающее ранение, несовместимое с жизнью». Жаль, что он не дописан. Какая великая вещь рождалась… Или родилась? Но ведь хочется концовки, закругления, точки, не правда ли? Или эта вещь в самом деле не могла быть закончена и оборвалась на последнем разрешенном рубеже — или даже за ним, уже на ничейной земле, где все уносится ветром из тех нижних пределов смерти? Видимо, и в искусстве есть области, куда вход воспрещен: несовместимо с жизнью. (Нет, это не «посторонним вход воспрещен»: искусство не служебная зона, это зона служения, которую посторонние обычно не замечают.) Впрочем, не исключено, что Кафка просто бросил сюжет, как он часто делал… «Ну, и дальше что?» О, мой внутренний, трудно же тебя пронять! «Зубы не заговаривай. О чем рассказ?» Как?! Ты прочел рассказ и не знаешь, о чем он? «А ты-то знаешь? Или так перепёр?» Сомнение тут — спутник неизбежный, но если смысл ускользает, значит, надо прочесть еще раз, подумать, прислушаться к отзвукам в душе… «Короче. Знаешь — говори». Но ведь это же такой сад расходящихся смысловых тропинок — кто знает, куда они заведут, они могут пересекаться, теряться, возвращаться к началу, уходить за ограду… «Тоже не знаешь?» Но ведь тебе же надо «конкретно», а здесь не так. Здесь можно только сказать, что речь о том, что шире пределов человеческой жизни, но далеко не безразлично для нее.

А вот вам все равно не нравится, и ничего вы в нем не находите. Что ж, это ваше право. Знаете, Уистен Оден, который был не только поэтом, но и проницательным критиком, писал, что, может быть, Кафка обречен на то, что его будут читать не те читатели. (Видите, значит, все, кто его читали и читают, это не те читатели. А вы не хотите? — значит, вы пока еще тот читатель.) Почему «не те»? Ну, Оден считает, что Кафка был бы полезен как раз тем, кто его не любит. А тем, кто любит, он вреден и даже опасен. И что, может быть, он завещал сжечь все им написанное, чтобы никому не навредить. Да-с, деликатность, по нынешним временам уже не укладывающаяся… Впрочем, это всего лишь предположения. Еще альбомчика?

«Кафка написал… редкостные, недостижимые книги, которые никогда не будут прочитаны до конца».

«Писатель, который полнее всех выразил наш век».

«Такие гении, как Кафка…»

— Что тебе опять не нравится?

— «Гений, гений» — да где эта гениальность-то, в чем она?

— Ты можешь предсказать, что придет в мир через двадцать, пятьдесят или сто лет? А он это сделал. Вещдоки где? Ну, я мог бы предложить тебе добраться до «Замка» или открыть «Процесс». Но чтобы не выходить из кухни — хорошо сидим! — загляни здесь за его «Китайскую стену», и ты увидишь за ней кадры советской кинохроники и услышишь закадровый текст. А в записи 3.139 прямо заявлено существование «множественных личностей», которое будет обнаружено психиатрами через полвека. А в 4.4 предсказано то ускорение времени, которое мы только сейчас начинаем осознавать. Его тексты полны предсказаний, предвосхищений — и никто не знает, сколько там еще не прочитано, не понято. И не будет понято, пока мы такие, какие мы есть. Ведь гениальность в одной из своих проекций — это небывалая точка зрения, с которой в знакомом пространстве нашего мира открываются незнакомые, иные измерения, иная топология, связность, причинность, — и иными оказываемся мы. Да, с каждым новым прочтением Кафки мы меняемся. И он меняется… Ты там страничку-то не дочитал.