Михаил Пришвин - Дневники 1914-1917

NB. Наша радость бессознательная: подымаются неведомые края и срединные лоскуты нашей земли — так страна <���получает> незаслуженное? А может быть, и заслуженное: кто оценил, кто знал цену пролитых в юности слез над этими печальными полями.

А то радость порядка, радость и сила чисто выметенного двора, оглянулся — двор выметен: радость. Иногда завидуешь немцам: за что им дана эта радость порядка, чем они эту радость заслужили? Всматриваемся — ничем, они пропустили наше мучение и прямо перешли к достижению… и не хочется взять это и перейти к этому из-за скуки.

Так все сложно, так редко сияет то, из-за чего стоит хлопотать, выметать — а у них поставлено.

В конце концов: мы заслужим порядок, закон, мы поставим вещи на свое место, а немцы потеряют это, но зато получат вкус и радость глубины, потому что счастье и несчастье только две меры жизни, одна в ширину, другая в глубину.

25 Февраля.Нищета и нищие — все равно, что раненые, изуродованные в том единственном великом сражении.

Словом, нужно обыкновенную жизнь представить себе, как сражение (последствие войны). Так, например, было это настроение на войне: и он бежал с войны, но бежать было некуда, везде ему казалась война и даже та война, которую он видел, только продолжение начатой ранее войны.

Крестьяне, даже мои, например, крестьяне не хотят мне платить оброка. У Лескова в одном романе есть такой разговор: «Вероятно, в том выгоды не находят, — ответил хозяин. — Но что же делать, однако, должны мы помещики? Ведь нам же нужно жить? — А они, я слышал, совсем не находят в этом никакой надобности, — спокойно ответил хозяин». Так разговаривают помещики у Лескова.

Замените слово «оброк» «арендой», и вы с этим разговором смело можете входить в современную усадьбу.

Мы сидим за вечерним чаем, входит прислуга и говорит:

— Вас велели!

— Кто? — спрашивает хозяин.

— Мужики велели.

Такое нынче выражение: «мужики велели». Хозяин выходит к мужикам и через полчаса возвращается расстроенный:

— Какую штуку проделали: не хотят платить аренды.

— Вероятно, не находят в том выгоды, — ответили мы.

— Помилуйте: пить перестали, казенные пайки, урожай, высокие цены — вся жизнь у мужика и не платят. Что же вы нам прикажете делать, ведь нам нужно жить?

— А они не находят в том надобности.

Через некоторое время после ухода бастующих крестьян прислуга опять докладывает:

— Вас велели!

— Кто?

В этот раз прислуга поименно перечисляет пять богатых мужиков. И через несколько минут вопрос о дальнейшей жизни помещика в усадьбе решается: богатые мужики готовы взять в аренду и немедленно заплатить за то, что открывает общество.

Так наглядно показывается, что мужик обманывает различные и часто прямо противоположные группки деревенского населения. У одних взяли на войну работников, у других семья держится — есть деньги и они могут продолжать эту тихую осаду имения, незаметное ее завоевание путем аренды. Вопрос об аренде благополучно решается. На остатке лучшей приусадебной десятины хозяин засеет потребительское. Зимнее хозяйство. Выписка семян: чечевица, горох, бобы. Перед домом цветы. Чечевицу старается невдалеке, за садом. Все повыдергают. Дома думали и вдруг — да перед домом. И хозяин совершенно забывает о цветах и продает свое первенство за чечевичную похлебку [196].

Сначала снимают отдаленные земли, потом эти земли продают арендаторам, в аренду сдают ближайшие поля и ближайшие продаются. Остается усадьба с прилегающим к ней огородом. И огород сдается. Сады везде сдаются. Оброк-аренда становится все меньше, меньше и, наконец, ясный вывод: молоко, масло дешевле купить в городе. Помещик продает усадьбу, покупает в городе домик и там тихо доживает свой век.

Так завязалась эта невидимая бескровная война в области сельского хозяйства.

1 Марта.Фацелия. Ехали мы с агрономом Зубрилиным [197]осматривать клевера в Волоколамском уезде. Агроном Зубрилин, толстый и на вид жизнерадостный человек, восхищенно показывал мне клевера — цветущие, душистые. На помещичьей земле было целое необъятное поле клевера. На крестьянской — полосками. Мы задыхались от запаха клевера, такого сладкого, полного счастья, что становилось даже кисло во рту, и к этому запаху как будто чуть-чуть примешивался запах детской комнаты с пеленками.

И вдруг среди красного клевера показалось небольшое лиловое поле фацелии — медоносной травы. Странный цвет в наших полях… (пчеловоды… липовый сад).

Неожиданно спросил меня Зубрилин: «Сколько вам лет?» Я сказал. И он продолжает: «Теперь уже кончено: о на…»

И вдруг зарыдал. Мы остановили лошадей. Он все продолжал рыдать. Сбегал кучер за водой. Он выпил, оправился и стал говорить о какой-то сенокосилке новой конструкции.

Так это и кончилось, и прошло, и тайна этого толстого семейного человека, который хорошо устроился, чуть-чуть приворовывал, исчезла и осталась на лиловом поле фацелии среди душистых клеверов с их сладким запахом.

Зубрилин был весь, как природа; что там делается, то и у него: поставь ему под мышку барометр — можно бы узнавать погоду.

Милая Дуничка!

Поздравляю тебя с твоим большим праздником, думал поехать к тебе с Лидей, но тут скопились кой-какие дела по хозяйству, и мне хочется их переделать, чтобы, хотя на недельку, поехать в Москву.

Не было ни одной Евдокии (мартовской), чтобы я не вспоминал тебя, и каждый раз удивлялся себе, почему не пишу поздравление тебе с Ангелом.

2 Марта.Пройди по Руси, и русский народ ответит тебе душой, но пройди с душой страдающей только — и тогда ответит он на все сокровенные вопросы, о которых только думало человечество с начала сознания. Но если пойдешь за ответом по делу земному — великая откроется картина зла, царящего на Руси.

Семьи Лопатиных (дворяне) и Жаворонковых (купеческая) простейшие, жизнь их ладная — счастье. Игнатовы-Пришвины — стремление вдаль (индивидуализм).

В дворянстве (женились на родных) была бессознательно заложена мысль о родстве жениха и невесты (как у киргизов: «обещались родители поженить, когда жених и невеста были во чреве матери»). Система воспитания брачных людей.

5 Марта.Домучились мы с Ефросиньей Павловной до какой новости: нужно думать о другом так же, как о себе. Она говорит: «Вот как хорошо!» А у меня ядовитая мысль, не говорю ли я так: «Думай, Ефросинья Павловна, о мне так же, как о себе». Не учу ли я этому христианству для собственной выгоды.

Все резче на небе звезда утренняя, и восток сильнее обозначается, а луна не гаснет, светит по-прежнему, видно только, как злые порывы ветра качают оголенные ветви сада, как, словно бабочки, летят последние листья.