Уильям Сароян - Шестьсот шестьдесят шесть

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое. Число его – шестьсот шестьдесят шесть – зверь и человек. Человек – от зверя и от Бога – шестьсот и еще сколько-то. Вот он я, собственной персоной, выхожу на великую равнину пустыни, цветок, луговая собачка, суслик, заяц, рогатая жаба. Шестьсот – число человеческое. Я улыбаюсь лику утреннего солнца. Какая благодать и блаженство существовать сразу в стольких обличиях и – в одном-единственном, в том, в котором существую я! Как славно, что есть этот несмолкаемый смех живущих, денно и нощно! Как здорово приветствовать жизнь и смерть, тех, кто населяет Землю, и любить Бога!

Вчера спросили меня:

– Веришь ли ты в Слово?

И я ответствовал:

– Да, верю, в Слово неписаное, что принадлежит неязыку, первое, а значит, последнее, одно-единственное, и умноженное, шестьсот шестьдесят шесть: заяц, землепашец с лошадью, я, собственной персоной. Верю.

И сказали они:

– Веруешь?

И я ответил:

– Да, верую. В одно верую – в общность, цельность, целостность всего на свете, во все живое и мертвое, все забытое и незабвенное, во всех, кто есть. И еще будет, кто был и кто не был, во все это – верую. И вопросили они:

– В Бога веруешь?

И я отвечал:

– Да. Было шестьсот шестьдесят шесть, стал – один, это я и есть. Верую.

– В жизнь, – спросили они, – веруешь?

И я ответил:

– Да. Верую в улицу, что пролегла там, где некогда была пустыня, в дерево, выросшее там, где когда-то не было ни листика, ни тени, в реку, что проносит свои воды там, где не было ни красоты, ни прохлады, в жилище, построенное там, где не было и намека ни на что одушевленное, в смех и в плач верую.

– А в душу, – спросили они, – веруешь?

И я сказал:

– Да. В тень, отброшенную плотью. В мириады отражений моего лица – верую.

Те, кто спрашивал меня, был я сам, и самому же себе я отвечал. И происходило это на улице, в городе моей жизни, и нас было множество, шестьсот шестьдесят шесть. Я стоял в одиночестве среди сонма своих подобий, и вдруг все они, числом шестьсот шестьдесят пять, возопили:

– Любишь ли ты, любишь ли ты жизнь?

И я сказал:

– Да. Каждый миг ее, и тот, что причиняет боль, и тот, что приносит радость, каждое ее мгновение, будь оно прекрасно или отвратно, легко или тягостно. Люблю во всей ее полноте.

Вдруг откуда ни возьмись объявился микроб, нахальный, дерзкий от сознания своей силы, насмешливый, высокомерный самец. Вот он поднимает свою шляпу, приветствуя пустоту.

– Доброе утро, Бен, – говорит он. – Увидимся через четверть века.

– Доброе утро, – отвечаю я и успеваю заметить, как он борцовским прыжком набрасывается на самую прелестную из своих товарок, стискивая ее в своих объятиях, безудержно, неумолимо, словно Бог, осыпая поцелуями вселенную, отгоняя от себя пустоту, поглощая все формы, красоты, энергию и ее самое. Вот он расхохотался от безумного вожделения и обернулся, чтобы крикнуть мне:

– Через четверть века, Бен!

Я видел, как он умирал, хохоча, и сказал:

– До встречи через четверть века.

А вот – рыба, полна изящества, горделива, как взгляд Бога, она проплывает беззвучно, движения ее отточены, величавы, она мала, но необъятна, безмолвна, но красноречива, тверда, она проворнее, чем мысль, более дерзновенна, чем собственная смерть.

– Доброе утро, Бен, – сказала она. – Я увижу тебя через мгновение – спустя двадцать пять лет. Я увижу тебя в море твоих глаз, в мимолетном движении твоей руки, в тысяче поворотов твоей головы.

– Доброе утро, – отозвался я.

Я видел, как переметнувшись в более совершенную оболочку, она умирала со словами:

– Скоро ты вспомнишь это свое изящество.

– До свидания, – попрощался я.

А вот выползает земноводное, перебирается из ручья в долину, из вод – на земную твердь. Улыбаясь, всем своим существом оно играет формой и переливается цветами земли, листвы и камня, солнца и воздуха.

– Доброе утро, Бен, – сказало оно. – Через четверть века при ходьбе эти формы будут идти в ногу с тобой.

– Доброе утро, – ответил я.

Я видел, как оно умирало, закапываясь в теплую землю, говоря мне без слов: Вот это и есть земля, божественная субстанция, наша жизнь и наша смерть, все, что ни есть. Прощай, Бен.

– Прощай, – сказал я.

Появился грызун. Принюхивается. Зоркие глазки, проворные лапки, ушки на макушке, нервы сжаты в комок. Крохотный, цельный, живучий, пугливый, затаенный, робкий, подавленный громадой долины, смущенный красотой листвы и ручья, оцепеневший от восторга при виде солнца.

– Доброе утро, Бен, – сказал он, – скоро, когда ты окажешься один в своей комнате, я буду рядом с тобой, в твоем одиночестве, с твоей робостью, в безмолвии земного чрева, с твоим страхом, с твоим обожанием листвы, гальки, ручья, солнца.

– Доброе утро.

Я видел, как он умирал, зарываясь от страха в землю, а затем, взметнувшись птицей в небо, он прокричал мне:

– Прощай, Бен.

– Прощай, – ответил я.

Прилетела птица, четко вычерчивая в пространстве геометрические фигуры, ошалевшая от точности своих движений, поющая гневные песни, гибкая, угловатая, наделенная грациозной упругой силой.

– Доброе утро, Бен, – сказала она, – через четверть века я ворвусь в твои мысли, вознесу их в поднебесье, сообщу им прямолинейность, сделаю их возвышенными и воздушными.

– Доброе утро, – ответил я.

Я видел, как она умирала, неуклюже падая с высоты, ее крылья трепыхались в предсмертных судорогах.

– Прощай, Бен.

– Прощай.

Пришла кошка, а с ней пантера, лев, тигр, леопард.

Сильные, неистовые, они бесшумно двигались по Джунглям с гордо поднятыми головами, в напряжении, кровь горяча, легкие изрыгают рычание.

– Доброе утро, Бен. Скоро тебя начнет донимать всякая шушера, вот тогда мы с тобой порычим за компанию.

– Доброе утро, – сказал я.

Пришли бык и лошадь. Слон, верблюд и буйвол. Собралось все зверье, каждой твари по штуке, живые, теплые, дышащие Богом, шестьсот шестьдесят шесть. Затем, встав на задние лапы, размахивая длинными ручищами и глупо ухмыляясь, заявилась горилла.

– Доброе утро, Бен.

– Доброе утро.

Вспыхнул огонь. Зазвучала речь. Родилась нежность, жалость, сострадание. Затаилась смертельная злоба.

– Доброе утро, Бен.

– Доброе утро.

Появился он, потом она. Возникла семья и пещера, обиталище смертных.

– Доброе утро, Бен.

– Доброе утро.

Образовалось племя, много племен, народы. Построились дома, улицы.

– Доброе утро, Бен.

– Доброе утро.

Пришли царь и раб.

– Доброе утро, Бен.

– Доброе утро.

Разразилась война, нагрянули ненависть и безбожная смерть.

– Доброе утро, Бен.

– Доброе утро.