Юзеф Крашевский - Древнее сказание

Рыба ли, человек ли? Темнота не дозволяла разглядеть хорошенько. Что-то светлое поднялось из воды и исчезло. Человек, выбившийся из сил, плыл к берегу. Визун сошел с пригорка, на котором стоял, и подступил к воде… Его глаза теперь только стали пристально всматриваться в воду, как бы желая что-то увидеть.

Над поверхностью воды показалась человеческая голова, покрытая длинными волосами… Человек все ближе и ближе подплывал к берегу… Еще минута, он очутился бы вне опасности, но силы его оставили.

Заметив это, Визун вошел в воду и до тех пор в ней оставался, пока утопавшему в предсмертном усилии не удалось наконец уцепиться за руку, ему протянутую.

Тогда старик быстро вытащил несчастного на берег, но без признаков жизни: совсем обессилев, бедняга лишился чувств. Прибежавшие слуги помогли уложить его поудобнее… Визун наклонился над ним и вдруг вскрикнул:

— Доман, дитя мое, жив ли ты?…

Доман лежал недвижно с еле заметным дыханием, весь облитый кровью… На зов Визуна он открыл глаза, но сейчас же их снова закрыл…

Дива, слышавшая, как Визун произнес имя Домана, подошла к нему. Визун велел ей подать больному напиться.

Кто как умел начал приводить в чувство Домана. Нана отправилась приготовить напиток, который бы мог вернуть умиравшему уходящую от него жизнь.

Наконец, вследствие общих усилий, он понемногу пришел в себя. Дива стала возле него на колени и собственными руками подала ему напиток. Явилась и Нана, но Доман едва на мгновение открывал глаза, как веки опускались сами собою.

Домана отнесли в хижину Визуна. Старик велел уложить его на своей постели и сам уселся возле него. Он собственными руками перевязал ему раны. В храме всегда было много различных трав для больных. Визун надеялся, что сумеет вернуть к жизни бывшего своего воспитанника, который уснул крепким сном и так проспал до утра.

Визун, убедившись, что Доман спит и что первый момент опасности миновал, отправился снова к озеру. Поморцы были чрезвычайно смелы и ловки, легко было предположить, что найдутся меж ними охотники устроить ночное нападение на храм.

Так целую ночь никто и не трогался с места. Уже рассветало, когда Визун увидел какое-то черное пятно на поверхности озера… Пятно это тихо двигалось к острову. Солнце взошло… Пятно превратилось в лодку и все приближалось… Визун видел теперь, что в этой крошечной лодке сидела какая-то женщина… Знать, дремота одолела ее изнуренное тело: лодка подолгу иногда кружилась на одном месте и только лишь при благоприятном ветре плыла к острову… Сидящая в ней женщина не просыпалась… Наконец, лодка ударилась о берег и закачалась; старуха проснулась, протерла глаза и, взяв палку, бывшую с нею, вышла на берег, но здесь после первых шагов упала на землю.

То была злосчастная Яруха, которую поморцы потому не убили, что сочли ее ведьмой и боялись даже дотронуться до нее. Ночью ей удалось найти кем-то забытую в камышах лодку, она села в нее, оттолкнулась от берега и по воле стихий добралась до острова.

Старуха скоро пришла в себя и, заметив стоявшего над ней Визуна, которого видала не раз, обратилась к нему со словами:

— Живя, богиня моя, избавила меня от смерти. Марена уж хватила меня за горло, желая тащить меня в яму… И Живя, добрая матушка, покрыла старуху своим платком… И вот целы остались старые мои кости.

— Много людей погибло? — спросил Визун.

— Много ли? Да столько, сколько их было там… Все погибли… Я видела труп той, которая еще вчера была девушкой, а помирать привелось замужней… Меч вонзили ей в грудь… Погиб жених, погибли молодцы, все погибли, даже собак убили.

Старуха затрясла головой.

— Хижины сожгли?

— Все разрушили, все обратили в пепел… Вороны на пир слетелись, а люди плачут… — старуха вздохнула.

— Ушли? — спросил Визун.

Старуха сразу не могла дать ответа; она не помнила, что вчера случилось.

— Я лежала на земле мертвая, когда Живя покрыла меня своим платком… Я не слышала и не видела ничего. Долго вокруг меня ходили, кричали, ногами меня топтали. Да… что ж дальше?… Вспомнила — когда начало рассветать, что-то их напугало… Русалки вышли из озера, ветер поднялся сильный и гнал их прочь… Они с криком ушли, а трупы остались на берегу… О, трупы белеют, точно весенний цвет на лугу!.. Ушли, нет их более, но не вернутся ли снова?…

Визун вздохнул свободнее; только доверять ли старухе, у которой, видимо, голова не на месте?…

Чем больше ее расспрашивали, тем запутаннее она давала ответы… Наконец, Яруха устала болтать, села под деревом и уснула.

Между тем у берега показалась новая лодка… Из нее вышел старик, простоявший всю ночь до утра в камышах и тогда лишь нашедший возможность безопасно переехать на остров…

Он рассказывал, что поморцы, уничтожив огнем и мечом все встречавшееся им на пути, получили откуда-то ночью известие, которое их до того напугало, что они сейчас же торопливо вернулись в свои леса. Кроме того, старик утверждал, что у них было намерение по связанным лодкам пробраться на Ледницу и что если оно не осуществилось, то единственно вследствие неожиданного для всех ночного бегства; что неприятель, действительно, кроме трупов и целых груд пепла, ничего после себя не оставил.

Несколько успокоенный этими подробностями, Визун пошел в храм, а оттуда направился к своему больному. Доман спал еще. Старик приготовил завтрак и сел у постели больного, стал дожидаться, пока тот сам не проснется. По временам он прикладывал руку ко лбу и к груди Домана: лоб горел, сердце с силою билось в груди. Раны слегка затянулись, кровь не сочилась более.

Только в полдень проснулся Доман, он было хотел приподняться, но сейчас же в бессилии опустился на изголовье. Со сна он долго не мог сообразить, что с ним произошло и где он теперь находится. Визун заставил его подкрепить себя пищей и лишь тогда разрешил говорить.

Как в тумане мелькали перед Доманом все события: свадьба, нападение поморцев, бегство его с женой, потом смерть Мили, наконец, плен и освобождение… Грустная повесть женитьбы была еще слишком свежа, несчастный старательно обходил ее в разговоре, и Визун, казалось, его одобрял, говоря:

— Сперва болезнь выдохни из себя, а там примемся за оружие и проучим поморцев.

— Мы теперь, точно пчелы без матери… — заметил Доман, — главы у нас нет… Если так еще долго протянется, всем придется погибнуть! Ну, не хотят Лешков, пускай избирают другого!.. Боги ведь ясно сказали: покорного, бедного…

На следующий день Доману было не лучше. Жажда его томила, он беспрестанно впадал в забытье, кричал и метался.

Визун очень часто наведывался в избу: посидит у постели, приготовит, что нужно, и снова уйдет. Дива два раза осторожно подкрадывалась к жилищу больного, заглядывала в щели, прислушивалась… Раз даже тихонько открыла дверь, чтобы взглянуть на спящего Домана. Видеть его стало ее потребностью; но пока в ней еще боролись два чувства: зарождающаяся страсть и стыдливость девушки…