Герман Мелвилл - Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания

Но его неизбывное одиночество и беспросветность несчастий превращают эти годы в нечто поистине отвратительное. И лучше не останавливаться на них подробно. Ведь если жестокие муки, не смягченные проблеском надежды, непереносимы для страдальца, то столь же непереносимо для других даже их описание, если оно не скрашено какой-нибудь иллюзорной наградой. Наимрачнейший и наиправдивейший драматург редко избирает своей темой несчастья, пусть самые необычайные, если они постигли человека незнатного и ничем не примечательного — и, уж во всяком случае, не нищего; предостережением ему служит то обстоятельство, что в траурный зал дворца, где покоится в пышном гробу король, потянутся тысячи любопытных, но вряд ли хоть кто-нибудь пожелает заглянуть в убогую лачугу, где словно обнажившаяся фаланга большого пальца, скалит зубы необмытый труп попрошайки.

Почему на той вон улице у одной и той же плиты тротуара прохожий за прохожим переходит на другую сторону? Какой плебейский Лир или Эдип, какой Израиль Поттер жмется в углу, от которого они шарахаются? Так и мы, достигнув этого места, перейдем на другую сторону улицы и лишь быстро перечислим последующие события, не приводя подробностей того, как он, терзаемый голодом, оспаривал объедки у крыс в сточных канавах, как он прокрадывался в покинутый дом в приходе церкви Святого Гила — в дом с выбитыми стеклами, без дверей, где он был гостем трех мертвецов и одного умирающего; и в другой дом в одном из закоулков вблизи Хаундсдитча — в ветхую, фосфоресцирующую гнилью лачугу, которая как-то глухой полночью, сверкая, обрушилась на него, так что он получил увечье, надолго лишившее его былой подвижности и тем способствовавшее продлению его изгнания, не говоря уж о том, что балка, задевшая его по голове, вызвала сотрясение мозга, чуть было не окончившееся слабоумием.

Однако все это произошло намного позже — первое же время в Лондоне Израилю сопутствовало известное благосостояние, и он даже рассчитывал накопить денег, чтобы уехать домой, едва кончится война. Но по велению упрямого рока, когда в Холборн-Барс он попал под карету и его отнесли в ближайшую булочную, продавщица, уроженка Кента, выхаживала его с такой добротой, что в конце концов он почел себя обязанным заплатить ей долг благодарности любовью. Короче говоря, деньги, отложенные на плаванье по океану, были довольно безрассудно истрачены на снаряжение брачной ладьи.

В свое время Израиль поспешил в столицу, чтобы спастись от неизбежного выбора между тюремным заключением и службой на военном корабле. И страх перед подобной судьбой в любом случае удержал бы его в Лондоне до заключения мира. Но теперь, когда не было больше войны, у него больше не было денег. Прошло еще довольно много времени, прежде чем отношения между обоими правительствами наладились настолько, что в Лондон наконец прислали американского консула. Однако когда это время все же настало, Израиль мог бы получить вспомоществование для возвращения, только если бы решился покинуть жену и ребенка, — ведь семьей он обзавелся во вражеской стране.

После заключения мира Англию, а особенно Лондон наводнили орды уволенных со службы солдат, и тысячи из них, лишь бы не умереть с голоду или не стать разбойниками (путь, избранный немалым числом их товарищей, которые порой останавливали кареты на самых людных улицах), соглашались работать за такие гроши, что заработная плата всех трудящихся сословий сразу значительно понизилась. И с нашим искателем приключений судьба обошлась не более милостиво, чем с другими. Лишившись прежнего места — грузчика в портовом складе — из-за внезапной конкуренции со стороны таких же честных бедняков, как он сам, наш герой, изобретательный, подобно всем его землякам, обратился к деревенскому искусству плетения соломенных сидений. Теперь он бродил по улицам, громко выкликая: «Стулья починяю!» — и при этом являл собой любопытный пример парадоксов, свойственных жизни: тот, кто почти весь день проводил на ногах, снабжал остальной мир удобными сиденьями. Тем временем, согласно открытому мальтузианцами загадочному закону, [138] …согласно открытому мальтузианцами загадочному закону… — Мальтус Томас Роберт (1766–1834) — английский экономист, автор трактата «О принципах перенаселения» (1798), в котором утверждал, что причины возрастающей нищеты лежат в чрезмерном увеличении численности населения. Поэтому Мальтус ратовал за ограничение браков и деторождения среди бедняков. семья его непрерывно увеличивалась. Всего его жена родила ему на шестипенсовых чердаках Мурфилдса одиннадцать детей. Одного за другим они схоронили десятерых.

Когда починка стульев перестала давать заработок, он принялся изготовлять фитили. Затем и на это оказалось невозможным прокормиться, и он начал собирать тряпье, старую бумагу, гвозди и битое стекло. Но даже и это было еще не последним шагом. Из сточной канавы он соскользнул в клоаку. Склон был ровным. В нищете «facilis descensus Averno» [139] Легок спуск в Аверн ( лат. ). . [140] «facilis descensus Averno». — Вергилий. Энеида, кн. VI, стих. 126. Аверно — небольшое озеро в итальянской провинции Кампанья. Считалось преддверием подземного царства Аид.

Впрочем, немало отставных солдат успело соскользнуть в Авернское болото раньше него. Да что говорить! Там он оказался в обществе трех капралов и одного сержанта.

Однако и в этой тяжкой доле у него было два странных утешения, о которых речь пойдет ниже. В 1793 году вновь вспыхнула война — долгая война с Францией. [141] …долгая война с Францией. — Англия (в коалиции с другими европейскими странами) вела войну против Франции с 1793 по 1814 г. Она избавила Лондон от части избыточного населения и лишила Израиля подземного общества его приятелей капралов и сержанта, с которыми он бродил по черному царству нечистот, рассказывая истории о пленных моряках на понтонах и выслушивая взамен повесть о Черной калькуттской дыре. [142] Черная калькуттская дыра (или Черная Яма) — так называлось тюремное помещение в форте Калькутты. В 1756 г. правитель Бенгалии с боем овладел Калькуттой. Пленные англичане были брошены в подземную темницу, где в течение ночи многие умерли от духоты. Уверяли, что из 146 заключенных в живых осталось только 23 человека. Нередко они встречали там других солдат — порой два только что познакомившихся ветерана стояли на каком-нибудь из наиболее оживленных углов или перекрестков клоаки, ее подземных Чаринг-Кроссов и, держа друг друга за еще уцелевшие пуговицы, увлеченно обсуждали печальную вероятность подорожания хлеба, а через ржавые решетки над их головами — чердачные окна их мрачного царства — доносился скрипучий рокот (проезжали фургоны булочников) и летели брызги, дававшие этим невидимым и неведомым гномам города средства к существованию.