Герман Мелвилл - Тайпи (Шпет)

С Кори-Кори жили его родители: престарелый отец, отказавшийся уже от участия в общей жизни поселка, проводивший все дни в доме или где-нибудь поблизости и наполовину выживший из ума, и мать Кори-Кори, добрая Тайнор, еще бойкая и хлопотливая старуха, всегда занятая делами по хозяйству. С ними же жили три молодых человека — настоящие бездельники — занятые ухаживанием за девушками, питьем «арвы» да курением табака в компании подобных им повес. Среди постоянных жителей дома было несколько милых девушек, занятых по большей части изготовлением тонких сортов таппы. Но они часто убегали на часок в другой дом пошалить и поболтать с подругами.

Среди них я должен выделить чудесную Файавэй, мою любимицу. Ее легкая, гибкая фигура была истинным воплощением женственной грации и красоты. Оливковый цвет кожи, безупречный овал лица и каждая черточка его — все радовало глаз и сердце, особенно когда ее полные губы раскрывались в улыбке и показывали ряд блестящих белых зубов. Темно-коричневые волосы, неровно разделенные посередине, естественными кольцами спускались на плечи и грудь. Когда она была в задумчивом настроении, глубина ее странных синих глаз казалась спокойной и непроницаемой; но освещенные чувством, они излучали сияние, как звезды. Руки Файавэй были мягки и нежны, так как девушки племени тайпи в отличие от женщин совсем освобождены от исполнения тяжелых и грубых работ.

Татуируют женщин сравнительно мало, и Файавэй, как и остальные девушки ее лет, была татуирована меньше, чем пожилые женщины. Украшение состояло всего из трех маленьких точек, не больше булавочной головки, над губой, да и на самом сгибе плеча были нарисованы две параллельные линии на расстоянии трех сантиметров одна от другой и, пожалуй, в девять сантиметров в длину, причем промежуток между ними был заполнен тонко вычерченными фигурками. Домашний костюм Файавэй и остальных девушек состоял из пояса, сделанного из древесной коры с висящими листьями или куска таппы. Для прогулок в роще или при визитах к своим подругам они надевали туники из белой таппы, спускающиеся от груди до колен. А когда им приходилось быть долго на солнце, они защищались от его лучей развевающимися плащами из той же материи.

И Файавэй, и ее подруги, так же как и наши женщины, любили украшать себя разными драгоценностями: и в ушах, и вокруг шеи, и на кистях. Но их драгоценностями были цветы. Иногда они надевали ожерелья из мелких красных цветочков, нанизанных, как рубины, на волокна таппы, иди втыкали белый бутон в дырочку в мочке стебельком назад, показывая спереди нежные лепестки, сложенные в чудный шарик, похожий на чистейшую жемчужину. Девушки-островитянки страстно любили цветы, и им никогда не надоедало украшать себя ими.

Когда Мехеви оставил наш дом, Кори-Кори приступил к исполнению обязанностей, возложенных на него. Он принес нам пищи, и так как я был поручен его заботам, он настоял на том, чтобы кормить меня из рук. Я, конечно, противился этому всячески, но напрасно: мне пришлось смириться. Тоби же было позволено управляться с едой, как ему угодно.

После ужина Кори-Кори разложил циновки для ночлега, приказал мне лечь, укрыл большим плащом из таппы и, ласково глядя на меня, восклицал какие-то слова, которые я понял так: «Покушал хорошо, а! Спи хорошо!». Но я не нуждался в таком поощрении: лишенный сна в течение предыдущих ночей, я стремился скорее воспользоваться данной возможностью, тем более что и боль в ноге несколько утихла.

На следующее утро, проснувшись, я нашел Кори-Кори лежащим рядом со мной с одной стороны, а Тоби — с другой. Я чувствовал себя значительно бодрее и тотчас согласился на предложение Кори-Кори отправиться помыться, хотя и боялся, что ходьба причинит мне боль. Но Кори-Кори избавил меня от этих опасений: пригнувшись, как носильщик, готовый взвалить на себя чемодан, он дикими выкриками и множеством жестов дал мне понять, что я должен влезть к нему на спину, а он отнесет меня к потоку, протекавшему, вероятно, вблизи от дома.

Наше появление на террасе перед домом собрало целую толпу зрителей, глазевших на нас и оживленно болтавших. Как только я охватил руками шею преданного парня и он потащил меня, толпа, состоявшая главным образом из девушек и детей, последовала за нами, крича и прыгая. Достигнув потока, Кори-Кори прошел вброд до середины и ссадил меня на гладкий черный камень, поднимавшийся на несколько дюймов над водой. И тут он не оставил меня одного, помогая мыться и окуная меня в воду, как нянька окунает маленького ребенка в ванну.

В тот же день после обеда Мехеви еще раз нанес нам визит. Благородный островитянин, казалось, был все в том же приятном расположении духа, и обращение его было столь же сердечно, как и раньше. Пробыв с нами около часу, он поднялся с циновок и, показывая, что хочет уйти, пригласил Тоби и меня следовать за ним. Я указал на свою ногу, но Мехеви, в свою очередь, указал на Кори-Кори и тем отстранил мое возражение. Взобравшись на спину верного слуги, я точно морской дед верхом на Синдбаде, последовал за вождем.

Путь вел по главной дороге, пролегающей в долине. Мы прошли некоторое расстояние, и Кори-Кори начал задыхаться под тяжестью своей ноши. Я слез с его спины и, опираясь на длинное копье Мехеви, стал сам переправляться через многочисленные препятствия, обходя нагроможденные на дороге обломки скал и карабкаясь по узким проходам над обрывами.

Наше путешествие близилось к концу: взобравшись на значительную высоту, мы пришли к месту назначения. Здесь были расположены священные рощи долины — место празднеств и религиозных обрядов. Под густой тенью священных хлебных деревьев царствовал торжественный сумрак, как под сводами какого-нибудь собора. Страшные языческие божества, казалось, властвовали над всей местностью, нашептывая свои заклинания над каждым предметом. Тут и там в глубине этих жутких теней высились языческие святилища, полускрытые от глаз нависающими ветвями. Они были построены из огромных глыб черного полированного камня, положенных одна на другую, без цемента, высотой в двенадцать или пятнадцать футов. На них покоился открытый храм, обнесенный низким частоколом из тростника, внутри которого виднелись гниющие остатки приношений: плоды хлебного дерева и кокосовой пальмы.

В середине леса находилось священное место «Хула-хула», предназначенное для выполнения фантастических религиозных обрядов племени. «Хула-хула» — это обширное продолговатое возвышение, сложенное из камней, кончающееся с двух сторон высокими алтарями, охраняемыми целым строем безобразных деревянных идолов; по двум другим сторонам были построены в ряд бамбуковые навесы, отверстиями внутрь, образованного таким образом четырехугольника. Большие деревья, стоящие в середине, были обнесены вокруг стволов легкими помостами, приподнятыми на несколько футов над землей, и опоясаны перильцами из тростника: с них жрецы обычно произносили свои проповеди.