Владимир Набоков - Пнин

— И все же меня это несколько встревожило, — сказал Томас.

— Он, вероятно, принял вас за другого человека, сказал Клементс. — И как знать, может, вы и впрямь другой человек.

Посреди улицы их настиг доктор Гаген. Профессор Томас покинул их, имея вид все еще весьма озадаченный.

— Ну вот, — сказал Гаген.

Была прекрасная осенняя ночь, бархат внизу, сталь в вышине.

Джоун спросила:

— Вы и правда не хотите, чтоб мы вас подвезли?

— Тут всего десятиминутная прогулка. А прогулка есть просто необходимость в такую прекрасную ночь.

Они с минуту постояли втроем, глазея на звезды.

— Это все суть миры, — сказал Гаген.

— Или, — сказал Клементс, зевая, — просто ужасающий кавардак. Подозреваю, что это на самом деле какой-то светящийся труп, а мы все внутри его.

С освещенного крыльца донесся сочный смех Пнина, который рассказал Тэйерам и Кэти Кис, как ему тоже однажды была возвращена чужая сумка.

— Пошли, мой светящийся труп, надо ехать, — сказала Джоун. — Рада была тебя видеть, Герман. Передавай привет Ирмгард. Что за чудная вечеринка. Никогда не видела Тимофея таким счастливым.

— Да, благодарю вас, — рассеянно отозвался Гаген.

— Надо было видеть его лицо, — сказала Джоун, — когда он сообщил нам, что завтра встретится с торговцем недвижимостью по вопросу покупки этого райского дома.

— Он сказал? Вы уверены, что именно так сказал? — быстро спросил Гаген.

— Конечно, уверена, — сказала Джоун. — И уж если кому-нибудь дом нужен, так это, конечно, Тимофею.

— Что ж, спокойной ночи, — сказал Гаген. — Рад, что вы смогли приходить. Спокойной ночи.

Он дождался, пока они дойдут до своей машины, и после некоторого колебания повернул назад, к освещенному крыльцу, где, стоя, как на сцене, Пнин во второй или в третий раз пожимал руки Тэйерам и Кэти.

("Я б никогда, — сказала Джоун, подавая машину задом и крутя баранку, — никогда не позволила бы своей дочке уехать за границу с этой старой лесбианкой". — "Потише, — сказал Лоренс. — Он, может, и пьян, но он еще недостаточно далеко".)

— Никогда вам не прощу, — сказала Кэти веселому хозяину, — что вы мне не позволили помыть посуду.

— Я ему помогу, — сказал Гаген, поднимаясь по ступенькам и стуча по ним тростью. — А вы, детки, разбегайтесь по домам.

Пнин в последний раз пожал им руки, и Тэйеры с Кэти ушли.

— Во-первых, — сказал Гаген, когда они вернулись в гостиную, — я, полагаю, должен выпивать вместе с вами последний стакан вина.

— Отлично. Отлично! — воскликнул Пнин. — Давайте прикончим мой cruchon.

Они уселись поудобнее, и доктор Гаген сказал:

— Ты замечательный хозяин, Тимофей. Это очень прекрасный момент. Мой дедушка говаривал, что стакан доброго вина надо всегда так попивать и смаковать, как будто это есть твой последний стакан перед казнью. Я интересуюсь, что ты клал в этот пунш. Я также интересуюсь, правда ли, как утверждает наша очаровательная Джоун, ты рассматриваешь план купить этот дом?

— Не то чтобы рассматривать, но немножко подсматриваю, какие возможности, — ответил Пнин с гортанным смешком.

— Я сомневаюсь в мудрости этого, — сказал Гаген, поглаживая стакан.

— Естественно, я жду, что я получу наконец постоянное место, — довольно хитро заметил Пнин. — Я теперь девять лет ассистент. Годы бегут. Скоро я буду заслуженный ассистент в отставке. Почему вы молчите, Гаген?

— Ты помещаешь меня в очень неловкое положение, Тимофей. Я надеялся, что ты не будешь поднимать именно этот вопрос.

— Я не поднимаю этот вопрос. Я говорю, что я только ожидаю — о, пусть не в следующем году, но, скажем, подавая вас какой-нибудь пример, на сотую годовщину Освобождения Рабов — Уэйндел меня сделает адъюнктом.

— Ну, видишь ли, дорогой мой друг, я должен рассказать тебе один печальный секрет. Это еще не официально, и ты должен обещать никому не упоминать про это.

— Клянусь, — сказал Пнин, поднимая руку.

— Ты не можешь не иметь знание, — продолжал Гаген, — с каким любовным старанием я создал наше замечательное отделение. Я тоже больше не молодой. Ты сказал, Тимофей, что ты проводил здесь уже девять лет. Но я отдавал себя все этому университету уже двадцать девять лет! Мое скромное все себя. Как мой друг доктор Крафт писал мне однажды: ты, Герман Гаген, один сделал больше для Германии в Америке, чем все наши миссии сделали в Германии для Америки. И что теперь случается? Я взлелеял этого Фальтернфельса, этого дракона, на своей груди, а он теперь занимал собой ключевые позиции. Я щажу тебя от всех подробностей этой интриги!

— Да, — сказал со вздохом Пнин, — интрига ужасна, ужасна. Но, с другой стороны, честный труд всегда докажет свои преимущества. Мы с тобой будем читать на будущий год замечательные новые курсы, которые я уже давно замышлял. О Тирании. О Сапоге. О Николае Первом. О всех предтечах современной жестокости. Когда мы говорим о несправедливости, Гаген, мы забываем об армянской резне, о пытках, которые изобрел Тибет, о колонизаторах в Африке… История человека — это история боли!

Гаген наклонился к своему другу и похлопал его по шишковатому колену.

— Ты замечательный романтик, Тимофей, и при более счастливых обстоятельствах… Однако я могу рассказать тебе, что в весеннем семестре мы действительно собираемся создать нечто необычное. Мы собираемся поставить Драматическую программу — сцены от Коцебу {99} до Гауптмана {100} . Я вижу в этом некий апофеоз… Но не будем забегать вперед. Я тоже есть романтик, Тимофей, и потому я не могу работать с такими людьми, как Бодо, хотя этого хотят от меня попечители. Крафт в Сиборде уходит в отставку, и мне было сделано предложение, чтоб я его заменил начиная со следующей осени.

— Мои поздравления, — тепло сказал Пнин.

— Спасибо, мой друг. Это действительно очень хорошее и видное положение. Я буду применять к более широкому научному и административному полю тот бесценный опыт, который я здесь приобрел. Конечно, поскольку я знаю, что Бодо не будет тебя продолжать на немецком отделении, мой первый шаг был предложить тебе ехать со мной, но они говорят, что у них в Сиборде достаточно славистов и без тебя. Тогда я поговорил с Блоренджем, но французское отделение здесь тоже заполнено. Это не так удачно, потому что Уэйндел находит слишком обременительно в финансах, чтобы платить тебе за два или три русских урока, которые перестали привлекать студентов. Политические течения в Америке, как мы все знаем, не поощряют интерес русских вещей. С другой стороны, тебе будет доставлять радость узнавать, что английское отделение приглашает одного из самых блестящих твоих соотечественников, это действительно увлекательный лектор — я его слушал однажды; я думаю, он есть твой старый друг.